Все это время журналист и Эмбер Мольтке поддерживали зрительный контакт, и к этому моменту Этуотер уже мог смотреть на нее, так сказать, сверху вниз, видеть сложные завитушки и проборы в волосах молодой жены художника и многочисленные пластмассовые заколки и шпильки в их сияющей массе. Время от времени позвякивала градинка. А еще переворачивающая мир боль от смирения с собственными пороками, пределами и тавтологической недостижимостью наших грез, и с тусклым безразличием в глазах стажерки из распространения, когда пытаешься при настоящем наступлении нового тысячелетия поделиться с ней собственными амбивалентностью и болью. Большинство из этих последних размышлений имели место во время краткого отступления от основной нити разговора к чему-то связанному с профессиональным шитьем, плетением кружев и заказными перешивками – чем, видимо, занималась дома Эмбер, чтобы поддерживать доход мужа от «ТриКаунти Рото Рутера»: «Во всем свете нет ткани или узора, с которыми я не справлюсь, – это еще один дар, которым Господу было угодно меня наделить, и я за это благодарна: дело спокойное, творческое и в голову, как в поговорке, не лезет дурь, потому что эти руки праздными не бывают», – она на миг даже поднимает ладонь, какой наверняка могла бы охватить всю голову Этуотера и при этом все равно свести указательный палец с большим.
Одни-единственные серьезные отношения в жизни Скипа Этуотера были с медицинским иллюстратором – из компании «Анатомическая Монография», расположенной у Пендлетон-Пайк сразу за границами Индианаполиса, – специализировавшейся на изощренных распотрошенных изображениях человеческого мозга и верхнего позвоночника, а также ганглиях нижних уровней для неврологических сравнений. Ростом она была всего полтора метра, и к завершению отношений Этуотеру уже совершенно не нравилось, как она на него смотрела, когда он раздевался или выходил из душа. Однажды вечером он повел ее в «Рутс Крис» и пережил почти галлюцинацию или внетелесный опыт, когда увидел в стиле экорше самого себя за едой с ее воображаемой точки зрения: как красно работают желваки, как сокращается пищевод, чтобы проталкивать вниз болюс. Всего несколько дней спустя случилась та сокрушительная характеристика от младшего редактора финансового раздела «Стар», и жизнь Скипа изменилась навсегда.
Ранним утром вторника Лорел Мандерли во второй раз в жизни поднялась в офис руководства журнала «Стайл», для чего требовалось выходить на 70 этаже и подниматься дальше совсем на другом лифте. По предварительной договоренности Эллен Бактриан поднялась первой и убедилась, что на горизонте все чисто. Солнце еще почти не показалось. Лорел Мандерли была в лифте одна – в темных шерстяных брюках, очень простых китайских тапочках и матово-черной рубашке «Иссэй Мияке», на самом деле сшитой из бумаги, но на вид как будто из очень тонкого непроницаемого тюля. Она казалась бледной и немного нездоровой; пирсинга на носу не было. По какому-то непонятному ей закону физики коробка в руках во время движения лифта становилась тяжелее. Всего ее вес не превышал пары килограммов. Оказывается, дорожная традиция Эллен Бактриан и стажерки из администрации была чисто неформальной: они всегда встречались в определенном месте к северу от Голландского туннеля, чтобы ехать на велосипедах вместе, но если кого-то не было на месте в назначенное время, то вторая просто выезжала одна. Все совершенно непринужденно. Интерьер первого лифта был из матовой стали; в лифте с 70 этажа были деревянная обшивка и пульт управления с короткими названиями рядом с каждой кнопкой. Вся поездка заняла больше пяти минут, хотя лифты ходили так быстро, что некоторые из руководящего состава носили специальные беруши для скоростного подъема.
В прошлом она лишь раз была наверху с двумя новенькими стажерками и младшим редактором ЧП в рамках общего знакомства с офисом, и в лифте младший редактор сложил руки над головой, вытянув ладони, как дайвер, и сказал: «Все выше, и выше, и выше».