Забвение истории – одержимость историей

Одна из глав посвящена теме поколений. Каждое поколение объединено общим базовым опытом, интерпретативной моделью и комплексом навязчивых идей, что всякий раз воплощает собой особый взгляд на историю. Новые ценностные конфликты, столкновение разных ментальностей прослеживаются по линии разлома поколений. Другая глава обращается к теме семейной памяти. Мы переживаем сейчас появление романов, авторы которых открывают для себя немецкую историю через историю своей семьи, охватывающую два, три, а порой и большее количество поколений. Далее пойдет речь об истории архитектуры и о городах как месте исторических событий и нашей повседневной жизни. В завершение мы займемся «образами истории», то есть тем, как история репрезентируется на выставках и инсценируется средствами массовой информации. В этой последовательности мы пойдем от биографически-индивидуализированной к материально и медийно опосредованной истории. Поэтому заявленный в первой главе вопрос о том, насколько короткой или долгой является немецкая история, видится в новом свете. Каждое историческое поколение ограничено конкретными возрастными когортами, за пределы которых оно выйти не может, но эти экзистенциальные границы преодолеваются тем, что различные поколения одновременно воздействуют друг на друга, из-за чего их взгляды на жизнь перекрещиваются. То же самое происходит в рамках семейной памяти, где краткий период собственной жизни встраивается в длительный исторический контекст, соединяющий опыт различных поколений и их взаимодействие. При переходе от биографически воплощенной истории к материализованной истории открывается еще более широкий хронотоп с его дальними горизонтами. Но темпоральная удаленность может стать ощутимо близкой благодаря пространственному присутствию или же благодаря актуализации давних событий посредством медиального инсценирования.

Своей замечательной вступительной фразой Вальзер подчеркнул значимость содержательной реконструкции прошлого с помощью ретроспективного акта воспоминания. Что, однако, нельзя недооценивать и что следует изучать – это переходы между абсолютными полюсами: навсегда ушедшим прошлым и все новыми толкованиями прошлого современностью. Как я покажу в дальнейшем, между обоими полюсами простирается широкий спектр парадоксальных состояний «еще-современности» уходящего и ушедшего прошлого. Поколения сосуществуют в обществе синхронно, воплощая собой прошлое, настоящее и будущее; историческая архитектура наших городов зримо являет нам современность минувших эпох. Примерно это же можно сказать об исторических реликвиях, которые экспонируются в музеях, выставляются на антикварных салонах или выкладываются на развалах блошиных рынков. Настоящее всегда обогащено прошлым, поэтому мы всюду окружены прошлым в его живом, материальном и вещном виде. К этой «еще-современности» добавляются знаки и образы, которые осовременивают прошлое, не воплощая его. Существует непрерывный переход от живых свидетелей и аутентичных реликтов к их включению в видео– и кинофильмы, музейные экспозиции и различные формы медиального инсценирования. «Еще-современность» переходит в его медиатизацию, восстанавливая квазичувственное восприятие ушедшего. Поэтому последующие главы посвящены вопросам: сколько ушедшего присутствует в настоящем? Сколько прошлого остается в настоящем нашего сознания или подсознания? И далее: в каких формах «уже-ушедшее» приобретает для нас чувственную ощутимость? Как сочетаются прошлое и настоящее, далекое и близкое, отложенное и актуальное?

Введение. немецкая история – долгая или короткая?

В конце августа 2006 года, посреди летнего затишья, произошло саморазоблачение Гюнтера Грасса. С тех пор две последние буквы фамилии писателя приобрели символическое значение для его биографии. В автобиографической книге[367], где он сделал свое признание, Гюнтер Грасс говорит о собственном удвоенном «Я», которое было спрятано в ней и отдано рынку (17)[368]. Автобиография стала своего рода метароманом и замковым камнем для всего творчества Гюнтера Грасса. Но одновременно она служит как бы «артистической уборной», где происходит переодевание для меняющихся ролей, которые примеривает на себя «гримасничающий мальчик», склонный к героическим фантазиям, приключениям, лицедейству. Грасс рассказывает о первом литературном опыте этого мальчика, задумавшего сочинить эпос о кашубах. «Путешествуя в прошлое, я, алчный до кровавых внутренностей Истории, сходил с ума по мрачному Средневековью или барочной эпохе Тридцатилетней войны» (43). «Я уходил, – продолжает Грасс, – с крестоносцами к Иерусалиму, служил оруженосцем императора Барбароссы, сражался в рядах Тевтонского ордена против балтийского племени пруссов, подвергался папскому отлучению от церкви, находился в свите Конрадина и безропотно погибал вместе с последним Гогенштауфеном» (44).