Забвение истории – одержимость историей

Бореровский идеал новой национальной истории

Борер пользуется триадой понятий, которые в рамках модернизационного дискурса – особенно в Западной Германии – считались навсегда устаревшими. Среди немецких интеллектуалов послевоенного времени существовал устойчивый консенсус, который подразумевал отказ от национального элемента, принимавший различные формы: военная интеграция с Западом, транснациональная идея объединенной Европы, абстрактный конституционный патриотизм, коммунистический Интернационал. Писатель В. Г. Зебальд в беседе с журналистом Фолькером Хаге сказал: «Легитимацией нации служит ее самосознание, то, о чем вспоминаешь, что является ее родословной. У нас это полностью отсутствует, наша история – это история позора»[387]. Борер критикует здесь позицию, которую отстаивали представители «поколения 68-го года»[388]. Поэтому наш вопрос звучит сегодня так: как сообразуются друг с другом воспоминания о далеком и близком прошлом, мораль и история, отрицание и аффирмация?

Но сначала уточним: что именно понимает Борер под национальной историей? Два аспекта играют для него особую роль. Во-первых, национальная история формирует идентичность. Благодаря общим историческим ориентирам каждый отдельный человек может чувствовать себя частью целого. Индивидуальное «Я» обретает тем самым «сверх-Я», как Борер именует национальный коллектив, благодаря которому индивидуум возвышается над своим приватным существованием. Это «сверх-Я» является не моральной совестью, а публичной самостью, чувственно воспринимаемой индивидуумом[389]. Поэтому национальная история служит не только предметом любопытства, изучения и рефлексии, она подразумевает прежде всего эмоции и идентификацию, экстремальные формы которой можно вновь продемонстрировать на примере Гюнтера Грасса с его славными страницами немецкой истории: «Я уходил с крестоносцами к Иерусалиму, служил оруженосцем императора Барбароссы, сражался в рядах Тевтонского ордена против балтийского племени пруссов, подвергался папскому отлучению от церкви, находился в свите Конрадина и безропотно погибал вместе с последним Гогенштауфеном» (44).

Во-вторых, чтобы история смогла мобилизовать подобные формы идентификации, она должна стать нарративом; ей необходимо увлекательное воплощение в виде образов, персонажей, событий. Борер говорит о коллективных ритуалах радости и скорби. С завершением национальной истории для Борера заканчивается и скорбь о погибших во время войны. Пафос – любимое слово Борера, причем он имеет в виду не индивидуальное чувство, а ритуально инсценированные эмоции, передающиеся от поколения к поколению. Он определяет национальную историю как «сеть образов, идентификаций, связей, видений»[390]. Социологи теперь все реже называют «идеологией» этот фундамент общих аффектов, представлений, ассоциаций, связей и образов, предпочитая говорить о «социальном воображаемом» (Касториадис) или о «национальной памяти». В понимании Борера, национальная память образует коллективную духовную и моральную основу общества в череде поколений, цезур и эпох; национальная история служит отражением того, что осознает общество в этом ходе времени, удостоверяясь в собственной идентичности.

Три измерения мемориальной культуры

Итак, много у нас истории или мало? Для ответа на этот вопрос необходима дальнейшая дифференциация. Основываясь на тезисах Люббе и Борера, можно выявить различные подходы к прошлому, каждый из которых движим собственным импульсом.

1. Первым импульсом является любопытство. На это любопытство откликаются книги по истории, музеи, выставки и кинофильмы, а также архитектурные памятники и исторические ландшафты. Путешествия в прошлое совершаются ныне в виде просмотра документальной драмы или знакомства с тематическим парком; такие путешествия весьма увлекательны, они занимают все больше места в бюджетах, выделяемых на культуру. Культура – а особенно история – хорошо продается. Впрочем, интерес к истории объединяет не все возрастные группы в равной мере. Если молодежь предпочитает общаться в киберпространстве, то целевые группы взрослых и пожилых людей менее охотно странствуют по виртуальным мирам прошлого.