Забвение истории – одержимость историей

Наибольшую часть моей жизни я провела в городах, которые не были разрушены войной: Гейдельберге и Констанце. А вот ситуация с многими другими немецкими городами, особенно в Рурской области, точно описывалась выражением «Час ноль»: обвалившиеся колокольни, развалины роскошных особняков, полностью уничтоженные жилые кварталы. Развязанная немцами война принесла в их города «ковровые бомбардировки», после которых остались лишь скелеты домов, изрытая бомбовыми воронками земля, далеко не живописные руины. В послевоенные годы немцы предпочитали не оборачиваться назад ни в гневе, ни в скорби. Необходимо было попросту выжить. На Западе и на Востоке люди глядели только в будущее. «Послевоенный модерн» состоялся и тут и там. В обеих частях Германии приходилось расчищать завалы, как можно скорее превращать разбомбленные улицы в жилые кварталы. Но одновременно всюду появилось желание снести старое; уцелевшее от войны не было застраховано от сноса в мирное время. Общей нормой стала концепция развития города, которая предусматривала создание широких автострад, удобных для автотранспорта[468]. Экономический бум не располагал к сохранению старины. Об этом свидетельствуют программы санирования, действовавшие до семидесятых годов и не слишком заботившиеся о сохранении архитектурного наследия. Ключевую роль в послевоенные годы играло понятие «восстановление». В данном случае вряд ли можно говорить о «Часе ноль», ибо восстановлением занимались, по утверждению историков архитектуры, «старые кадры»[469]. Программы послевоенного восстановления разрабатывались начиная с октября 1943 года в министерстве Шпеера, «еще до того, как города окончательно погрузились в золу и пепел». Архитекторы ведомства Шпеера планировали то, что после войны реализовывалось программами жилищного строительства и транспортного развития, которые теперь критически оцениваются как «второе разрушение»[470].

«Час ноль», связанный для населения с травмой пережитых страданий, даровал архитекторам шанс реализовать новые идеи, освободившись от «исторического балласта». В своем выступлении, состоявшемся в 1946 году, Ханс Шароун описал великолепные возможности, открывшиеся перед градостроителями: «Механическая расчистка городов за счет бомбардировок и финальных боев представляет широкие возможности органичного и функционального обновления»[471]. Термин «восстановление» проблематичен. Он наводит на мысль не только о планомерной преемственности, но и о быстром возрождении, о возврате утраченного, а это умаляет в глазах нынешних поколений тот факт, что речь для Германии идет об исторической катастрофе. Некоторые архитекторы в те годы протестовали против термина «восстановление». К их числу принадлежит Ханс Швипперт, которому американцы поручили в 1944 году руководство послевоенным строительством. Он боролся с расхожими представлениями о «восстановлении», которые мешали послевоенному строительству. По его мнению, стоявшие перед немцами проблемы нельзя было просто решить с помощью кирпичей и цементного раствора: «Нам нужны люди для расчистки завалов и строительные бригады, чтобы справиться с тремя видами руин: руинами города, руинами души и руинами разума»[472].

Слово «восстановление» означало в послевоенные годы нечто большее, чем реализация строительных программ, ибо предстояло наладить нормальную жизнь общества, включая функционирование инфраструктуры, экономики и политических институтов. Архитектура служила после 1945 года всеобъемлющей метафорой для жизнедеятельности всего государства и общества, для их нового начала, которое отразилось в истории архитектуры. В центре внимания находились такие формы строительства, как собственные квартиры, собственные дома и состоящие из них жилые районы и поселки. В правительственном заявлении от 1953 года Конрад Аденауэр сказал: «За первые четыре года около семи миллионов (западных) немцев снова обзавелись собственной квартирой или собственным домом; преимущественно это были люди, изгнанные с родных земель, эвакуированные или пострадавшие от бомбежек»[473].

В 1953 году насчитывалось более 450 тысяч построенных квартир, в последующие годы планировалось построить еще более полумиллиона квартир. Другим ключевым понятием тех лет стало название фирмы «Новая родина» («Neue Heimat»), которая занималась кооперативным жилищным строительством. Программа этой фирмы апеллировала как к общему стремлению модернизировать жизнь, так и к миллионам вынужденных переселенцев, которых ФРГ должна была принять и интегрировать в свой социум. Очистившись от ассоциаций с прежней идеологией «крови и почвы», фирма «Новая родина» стала символом жизни в современном «динамичном и зеленом городке»[474]. Прежняя «народная общность» превратилась в «нивелированное общество представителей среднего класса» (Шельски), той социальной формации, с которой мы расстаемся ныне, в эпоху «New Economy» с ее углубляющимся разрывом между бедными и богатыми.