Забвение истории – одержимость историей

Отсутствие взаимосвязи между нацией и историей проявило себя после войны в ФРГ как отказ от истории и нации. Возвращение в Европу, к западным ценностям, стратегическая и культурная интеграция с Западом, оглядка на мировое сообщество позволили системно игнорировать уровень нации. Подобную установку разделяли старшее поколение и молодежь, она пользовалась консенсусом во всем западногерманском обществе, считаясь к тому же «модерной». Нация выглядела в диспуте о модерне чем-то архаичным, оставшимся позади, преодоленным. Карл Дойч следующим образом охарактеризовал этот негативный консенсус по отношению к нации в рамках теории модернизации: «Нация – это группа людей, объединенная совместным заблуждением насчет собственного происхождения и общей неприязнью к своим соседям»[562]. Искаженный национализмом образ нации вызывает отторжение; для нормального отношения к понятию нации нужно снять эмоциональное напряжение. Выступление Хабермаса в защиту определенного аскетизма применительно к национальной идентичности (разговор о постконвенциональной, постнациональной идентичности) объяснялся этим искаженным представлением о нации, которое – и здесь Хабермас прав – играет для Германии особенно значимую роль. Такое неприятие национальной идентичности объединило представителей поколений 45-го и 68-го годов[563]. Но у исторически объяснимого и даже необходимого моратория на национальную идентичность наличествовали два существенных изъяна. Первый заключался в том, что сам мораторий не срабатывал. Идея конституционного патриотизма, которую Хабермас заимствовал у либерального политолога и антифашиста Дольфа Штернбергера, несовместима с психосоциальными механизмами идентификации. Проблема не только в том, что идея конституционного патриотизма содержит в себе чисто когнитивный императив, совершенно не учитывающий эмоциональные связи. Проблема заключается еще и в том, что эта идея не соответствует немецкой ситуации. Патриотические чувства – как это имеет место в США или Франции – могут восходить к конституции, которая завоевана революционной борьбой. В таких странах конституция является не абстрактным текстом, а составным, даже ключевым элементом национальной истории. Если же конституция не завоевана, а при постыдных обстоятельствах дарована, можно питать бесконечную благодарность за подарок, но она вряд ли вызовет патриотические чувства[564]. Другая проблема идентичностного аскетизма состоит в том, что, фиксируя определенную ситуацию, он не позволяет реагировать на происходящие перемены. Он препятствует «нормализации» немцев, которым, живя в Европе и мире после воссоединения Германии и в послевоенную эпоху, приходится заново изобретать себя как нацию.

В то время как Хабермас ратовал за аскезу по отношению к национальной идентичности, в университетах также распалась связь между нацией и историей. Федеральный президент Вальтер Шеель, выступая в 1976 году на открытии съезда историков, предупреждал: «Нам грозит опасность стать страной без истории». За шесть лет до этого выступления Райнхарт Козеллек констатировал радикальную «деисторизацию наших социальных и гуманитарных наук», а также полный разрыв между исторической наукой и общественностью: «Бесконечная множественность в пространстве и времени объектов исторического познания привела к утрате его существовавшего ранее образовательно-просветительского значения для исторического понимания мира»[565]. В начале 1970-х годов Томас Ниппеди также писал: «Времена, когда история выполняла определенную миссию в рамках сложившейся традиции или крупных политических движений вроде национального или либерального, закончились по крайней мере с двумя мировыми войнами»[566]. По мнению Фридриха Майнеке, утрата историей своей общественной значимости произошла даже до Первой мировой войны. Еще в 1908 году он сетовал: «Нация не прислушивается к нашим историческим исследованиям, они больше не поддерживаются всеобщим участием»[567]. Ниппеди и Майнеке ориентировались на ситуацию XIX века, которую можно назвать «старым историзмом». Он характеризовался взаимодействием исторической науки с национально-политическими движениями; профессиональная историография и формирование нации взаимно поддерживали друг друга. Западногерманская историческая наука вышла из этого тесного альянса после столь очевидного злоупотребления им со стороны национал-социалистов. Поэтому историки скептично отнеслись к политическим инициативам Гельмута Коля по созданию обоих исторических музеев в 1980-х годах. ФРГ не хотела отставать от ГДР. Впрочем, возможность сформировать на научной основе новое историческое сознание, спонсируемое государством, казалась весьма сомнительной[568]. Однако, отказываясь от альянса истории и политики, историческая наука отказывалась одновременно и от своей образовательно-просветительской функции.