Забвение истории – одержимость историей

В городском пространстве история выглядит слоистой и гетерогенной, различные пласты концентрируют в себе те или иные фазы освоения этого пространства разными группами жителей. Это касается прежде всего восточноевропейских городов, на которые наложили свой отпечаток волны миграции, политики имперских экспансий, принудительных переселений и депортаций. Локальная история содержит на небольшой территории удивительное разнообразие: В городском пространстве одновременно присутствует многое, однако это вовсе не означает, что гетерогенные слои воспринимаются и осознаются как таковые. Город, благодаря своему архитектурному палимпсесту, имеет гораздо более долгую память, нежели тот или иной политический режим, в темпоральных рамках которого он существует. В дискуссии о культурном наследии, состоявшейся в Вене, польский историк Роберт Граба рассказал, что это понятие имело для него негативный оттенок в тех городах, где он провел свое детство. Люди не могли и не хотели идентифицировать себя с чужими культурными слоями, которые воспринимались национальным сознанием как «мешающий фактор», а потому игнорировались. Польско-американский писатель Чеслав Милош также подчеркивал гетерогенность пластов времени на примере таких городов, как Данциг, Кёнигсберг, Бреслау или его родной город Вильнюс, когда писал: «Скажем, поляк в Данциге сталкивается с немецкой культурой, пласты которой накапливались веками и которая теперь присутствует в каждом архитектурном элементе». После крушения коммунизма в Польше Милош видит растущую готовность к восприятию «longue durée»[76] (большому времени) этого города, а значит, и к признанию его многослойной истории. «Поляки, чувствующие себя жителями Данцига или Бреслау, поскольку здесь прошли их детство и юность, учатся уважать культурное наследие. А это наследие досталось им благодаря труду многих немецких поколений»[77]. После распада Советского Союза и крушения коммунистического государства обрели влиятельность либерально-буржуазные круги. Поэтому теперь, пишет Малгожата Омилановская, польская специалистка по истории культуры, все больший интерес вызывает «прошлое этих городов, особенно следы немецких жителей XIX века, а вместе с этим и их архитектурная история»[78]. В образцовых городах-палимпсестах – Данциге, Вроцлаве, Риге или Вильнюсе, – где различные этнические культуры скрещиваются, наслаиваются друг на друга и где произошла резкая смена политических систем и национального состава, для следующих поколений, по наблюдениям Милоша, возникает насущный вопрос: «Как воспринять культурное наследство в качестве своего собственного, как примкнуть к цепи поколений жителей этого города?»[79]

Архитектора и скульптора Богдана Богдановича также восхищала долговременная память юго-восточных городов бывшей Югославии, которая намного превосходила короткие жизненные циклы как жителей этих городов, так и политических систем: «Насколько краток срок различных этнических периодов, если сравнивать их с долголетием некоторых городов, не говоря уже о политических разделах страны. Жизнь языка и нации зачастую гораздо менее продолжительна, чем судьба большого количества городских поселений, в которых проживали многие этнические группы и в которых говорили на разных языках»[80].

Тем тяжелее переживал он разрушения городских центров в Вуковаре, Мостаре, Сараеве, Дубровнике по приказам, которые исходили из Белграда, где ранее он сам служил мэром. В своей книге «Город и смерть» Богданович проанализировал побудительные мотивы тотального разрушения, которыми руководствовались «современные варвары». Он считал «урбицид» (уничтожение городов) выражением страха перед сложностью и неисчерпаемостью архитектурного языка прежних эпох и поколений, которых разрушители городов не могут понять, поставить под контроль и покорить[81]. Благодаря строительству новых сооружений поверх старых и наслоению все новых пластов культуры друг на друга, запечатленная в пространстве, опространствленная история (verräumlichte Geschichte) имеет, особенно на Балканах, органически сформировавшуюся структуру, в которой культуры и этнические группы сосуществуют в «тысячелетнем взаимопереплетении»[82]. Целью националистов, разрушающих города, является уничтожение этого исторического многообразия во имя абсолютизации собственной истории.