Забвение истории – одержимость историей

Если призывы Кюстера не нашли отклика, то Шеффер, три дня спустя также выступивший с радиообращением, в котором отреагировал на упреки Кюстера, гордо заявил о широкой поддержке своей позиции, о чем, дескать, свидетельствуют тысячи писем[205]. Шеффер воспользовался аргументом, которому такая поддержка была обеспечена вплоть до восьмидесятых годов. Он выдвинул на первый план «страдания и тяготы», выпавшие на долю немцев, объявив тем самым преступников подлинными жертвами: «Всякий порядочный человек, всем сердцем и всеми помыслами озабоченный страданиями и тяготами, выпавшими на долю немецкого народа, защищающий и представляющий немецкий народ с его страданиями и тяготами перед лицом всего остального мира, вынужден, если он действует прямо и открыто, смириться с тем, что в этой войне среди политических джунглей его заклеймят как антисемита»[206].

Проблема «возмещения ущерба» была названа оппонентами Кюстера не «главным вопросом национальной чести», а, напротив, «войной среди политических джунглей», в которой порядочный немец отказывается участвовать. Как известно, Вальзер также получил более тысячи писем. Мы не знаем их содержания. Но часть из них, видимо, характеризовалась тем же настроением, которое вызвало выступление Шеффера: освобождающим чувством возможности поддержать «стойкость» Шеффера, который высказал свою позицию по отношению к евреям[207]. Однако не должно складываться впечатление, будто история повторилась. Дело не так просто. С течением времени проблема сместилась от «политики возмещения» к «мемориальной культуре». Проблема значительно осложнилась. На сей раз среди жертв нашлись те, кто увидел в словах Вальзера правоту собственных взглядов. Воспоминание о событиях 1952 года не создает ощущения дежавю, но наглядно демонстрирует как устойчивость, так и эволюцию проблем немецкой мемориальной культуры.

Кюстер надеялся, что решительная государственная воля ФРГ и последовательное, поддержанное волей граждан материальное возмещение ущерба приведут к моральному искуплению вины, которое сможет восстановить «национальную честь». Вина, искупление и честь были тесно взаимосвязаны в тогдашних размышлениях и дискуссиях; как мы видим, ныне эта связь полностью распалась. Само слово «возмещение» звучит сегодня как недопустимое умаление трагедии: компенсаторные выплаты правительства не могут, разумеется, ни возместить жертвам их утрат, ни дать им избавления от пережитых страданий. Разговор о «компенсации ущерба» идет на пользу скорее не жертвам, а преступникам, которые после краткого периода денацификации сразу после войны вернулись на прежние государственные должности и получили немалые пенсии[208]. Радикальное «возмещение ущерба» состоялось в виде широкой реабилитации старых нацистов, которая осуществлялась на основе статьи 141 Основного закона. Для этой группы лиц Отто Кюстер был неприемлем хотя бы потому, что он демонстрировал согражданам их реальное отношение к собственному прошлому. Например, он сравнивал волокиту при работе над вопросами возмещения ущерба с теми рвением и скоростью, которые проявил комитет по регламентации ношения военных наград, незамедлительно проведя экспертизу относительно будущего ношения гитлеровских орденов[209].

Подвести «финальную черту» требовали прежде всего те, кто добивался всеобщей амнистии для бывших национал-социалистов. Ужасы нацизма еще не вполне дошли до сознания немцев, но уже раздались требования положить конец «охоте на людей» в Германии. Представители ХДС высказывались за подведение финальной черты, которое, впрочем, не должно было коснуться «главных виновников событий, произошедших до 1945 года»[210]. Вместо углубленной денацификации усилились попытки вернуть нацистских преступников к участию в общественной жизни страны.

Как пишет политолог Йоахим Перелс, «если не считать политической верхушки, то на следующем уровне в большой мере сохранялась институциональная и идеологическая преемственность, поэтому, несмотря на исторический перелом и „час ноль“, многое оставалось по-старому»[211]. Эта молчаливая преемственность прекрасно сочеталась с риторикой подведения финальной черты. Ведь после войны сменились государственный строй и система ценностей, но не люди, поэтому можно было сказать: новое государство унаследовало прежний народ[212].

Вернер Бест, бывший официальный юрист нацистской партии, обергруппенфюрер СС, позднее член СвДП, имел хорошие личные связи в Министерстве юстиции ФРГ; он ратовал за «закрытие политических уголовных дел минувшей эпохи» и осуждал «мстительную непримиримость» союзников. Подобной аргументацией он добивался оправдания «государственных преступников, корректных в личном плане», чтобы осуществить на этой основе всеобщую амнистию нацистских преступников[213].