Забытая девушка

– Тебе просто нужно дождаться подходящего времени. Ты пока побудешь дома, подальше от посторонних глаз, а когда пройдет достаточно времени, мы придумаем, как снова вывести тебя в мир.

– Вы хотите запереть меня дома на восемь лет?

– Перестань драматизировать. Да, до появления ребенка будут кое-какие ограничения. Но ты сможешь гулять по саду на заднем дворе или по улице, пока в школе идут занятия. Тебе нужно поддерживать здоровый режим физических нагрузок.

По ее тону Эмили поняла, что она проговаривала это уже много раз. Она представила, как родители обсуждают это под покровом ночи. Франклин меряет шагами комнату со стаканом виски в руке, а Эстер составляет список того, что Эмили можно и нельзя делать, и никого из них не заботит, чего хочет их беременная дочь.

Точно так же они решили, что Эмили будет носить этого ребенка.

Точно так же они заставляли ее бросить школу, отказаться от образования, отложить поступление в колледж, отложить всю свою жизнь.

– А потом? – спросила Эмили, потому что ей было интересно, что еще они решили.

Эстер, кажется, почувствовала облегчение, услышав этот вопрос, потому что расценила его как согласие.

– Когда придет время, мы начнем выводить тебя в свет. Сначала что-нибудь простое, где будет только ближний круг. Мы выберем тех, кто благосклонно отнесется к твоему возвращению. Думаю, когда ребенок подрастет, ты сможешь пойти на стажировку. Или стать секретарем.

– Ты такая лицемерка.

Эстер скорее удивилась, чем оскорбилась.

– Прошу прощения?

Эмили устала возводить стену между своими мыслями и своим языком. Довольно утомительно постоянно быть деликатной, особенно когда никто – никогда – даже не пытается быть деликатным с ней.

Она сказала своей матери:

– Ты с высокой трибуны проповедуешь о том, как важно женщинам быть сильными. Ты прямо-таки излучаешь неуязвимость. Ты заставляешь всех думать, что ты бесстрашная, но каждый твой поступок, каждый твой жизненный выбор продиктован тем, что ты боишься.

– Боюсь? – Эстер фыркнула. – Юная леди, я никогда ничего в жизни не боялась.

– Сколько раз отец бил тебя?

Эмили сковала ее стальным взглядом.

– Аккуратнее.

– А то что? – спросила Эмили. – Папа поставит мне еще один синяк? Выкрутит бабушке запястье, пока она не закричит? Будет тащить тебя за руку по лестнице и бить расческой?

Эстер не отводила взгляда, но смотрела сквозь Эмили.

– Ты так боишься того, что о тебе подумают люди. Вот почему ты остаешься с папой. Вот почему ты хочешь запереть меня дома. Ты потратила всю жизнь на то, чтобы делать то, чего от тебя хотят люди.

– Потратила всю жизнь? – с издевкой переспросила Эстер. – И что это за люди, позволь тебя спросить?

– Люди – это все остальные, – ответила Эмили. – Ты не позволила мне сделать аборт, потому что об этом могли узнать люди. Ты не позволила мне найти приемную семью, потому что люди могли использовать это против тебя. Ты заставляешь меня уйти из школы, потому что люди сказали, что это нужно сделать сейчас. Ты ведешь себя так, будто полностью контролируешь свою жизнь, формируешь свое наследие, но на самом деле ты до ужаса боишься, что люди могут отнять у тебя все в любой момент.

Эстер поджала губы.

– Продолжай. Выкладывай все.

Она вела себя так, будто Эмили просто нуждалась в боксерской груше, но Эмили была предельно серьезна.

– Я страдаю не от последствий своих поступков, мама. Я страдаю от последствий твоей трусости.

Эстер приподняла бровь. Такое выражение ее лицо приобретало, когда она насмехалась над кем-то.

– Ты лицемерка, – Эмили повторялась, но сейчас эти слова звучали как откровение. Она никогда раньше ни с кем не разговаривала так прямо. Почему она молчала столько лет? Почему она так боялась сказать что-нибудь не то, сделать что-нибудь не то, ранить чувства не тех людей?

Что эти люди могли ей сделать?

Эмили встала и уперлась кулаками в стол.

– У тебя есть потрясающий дар добровольной слепоты. Ты думаешь, ты такая умная, такая проницательная, но на самом деле ты не видишь того, чего не хочешь видеть.

– И чего я не хочу видеть?

– Собственный ужас, – ответила Эмили. – Ты идешь по жизни, пряча жуткий страх внутри себя.

– Правда?

– Правда. У тебя морщины вокруг рта из-за того, что ты постоянно его прячешь, поджимая губы – вот как сейчас.

Эстер разжала губы. Она хотела рассмеяться, но смеяться тут было не над чем.

Эмили продолжила:

– Ты все время задыхаешься от собственного страха. Когда ты с отцом. Когда ты со своими друзьями. Даже когда ты со мной и бабушкой. Ты пытаешься проглотить его, но ничего не выходит. Он только превращает в оружие все твои слова. Но все, что ты говоришь, это полная хрень, мама. Это хрень, потому что ты боишься, что люди узнают правду о тебе.

– И что это за правда?

– Ты трусиха.

Эстер откинулась на спинку стула. Скрестила ноги.

– Значит, я трусиха, да?