Забытое убийство

Они опять оказались рядом. Прошло еще два месяца, наступал конец их знакомства. Они сидели в университетском коридоре на подоконнике и курили.

Ира спросила:

— Весик, скажи: а тебе нравится Аня?

— Она ничего! Ноги, правда, чуть полноваты, но длинные волосы просто могут голову закружить, — живо согласился Весик.

— Я не то имела в виду. Тебе со мной скучно, я тебе надоела.

Она заплакала. В воздухе поплыл какой-то звон. Откуда-то явился пронзительный запах флоксов.

— Не обращай внимания, — плакала она, — я тебя не люблю. Здорово, что я тебе помогла и ты теперь можешь сам влюбляться.

Весику от женских слез становилось плохо. Ему было трудно переносить чужое горе, размеров которого он не представлял. Сердце свое он готов был бросить перед плачущей дамой, чтобы она растоптала его ногами, лишь бы остановить эти горькие капли.

— Ира! — бормотал он. — Чушь! Чушь!

Тем временем Весик обнаружил в своей бедной голове вялые мысли, которых никогда раньше не было. Он не собирался их произносить, потому что они были какие-то бессмысленные. Они заключались примерно в следующем: «Ира мне не надоела! Но я не знаю, что мне делать. Почему мое сознание легко перетекает из любого пространства в любое, а сам я не могу свободно перейти от одной девушки к другой? Мне нравится Аня. Но я не хочу оставить Иру. Хорошо было бы, чтобы сейчас этого вообще не было, ни Иры, ни Ани, а я находился бы где-нибудь на пароходе и плыл по Волге на красном закате».

Ира положила руку ему на локоть.

— Насчет Ани я почувствовала еще в первый день, тогда, когда мы все увиделись в театре. Не случайно она нам встретилась. Знаешь, она лучше меня, но я ее ненавижу! Я предполагала, правда, что ты в нее влюбишься не скоро. Однако вот оно и пришло. Но я не ожидала, что заплачу, прости!

Весика толкнуло в самое сердце. Он почти закричал, заглушая робкие, вялые мысли:

— Ира! Ты пойми: как бы я мог в нее влюбиться, если Валера — мой лучший друг? Ты что? Да она, будучи подругой друга, вообще для меня нереальна! Она хороша, да, но в особом смысле, как... теорема Лагранжа! А у тебя самое доброе в мире сердце и самые великолепные ноги! Ты мое легкое счастье!

Но Ира уже ничего не слышала. Она бледнела, растворяясь в воздухе и оставаясь убежденной в обратном. И вместе с ней бледнел и уходил в воздух, как дым, родной и любимый университет.

Винсент Григорьевич очнулся на кухонной табуретке и поймал себя на том, что в нем поет песню сердечная боль:

— М-м-м...

Это была песня, оставшаяся от воспоминания. Почему Ира не стала слушать? Впрочем, это уже ясно. Но тогда еще одно «почему»! Почему, блуждая в прошлом, он увидел теперь себя со стороны? Раньше глаза Винсента Григорьевича и глаза Весика были одно, и все слова, которые произносил Весик, проговаривались Винсентом Григорьевичем, и все мысли Весика проплывали в голове Винсента Григорьевича. Но теперь Весик отделился и Винсент Григорьевич мог наблюдать, как Весик сидит, например, на подоконнике или бредет, скользя по первому снегу. Это немного беспокоило, хотя, с другой стороны, пусть... Непонятнее было с Ирой. Еще недавно Винсент Григорьевич был уверен, что это она ушла от него к Жоре, который уже начинал открыто и шумно оказывать ей знаки внимания и косо поглядывал на неизвестно зачем всегда стоящего тут же Весика. Совершенно точно помнил Винсент Григорьевич, что Ира заявила: они не будут больше встречаться, и она, наверно, скоро выйдет замуж. И вышла.

Было еще рано: без четверти два. Надо ли звонить доктору?

Доктор был, как всегда, приветлив, но искренне зевнул в трубку.

— Минуточку, Винсент, я халат надену...

Выслушав взволнованного пациента, он все отмел:

— Видели себя со стороны? Не страшно, это хороший знак. Безголовый свитер — тоже неплохо, это, конечно, вы сами, ваша встреча с собой, голубчиком. Хорошо, что она наконец состоялась. Должен сказать, что все, что вы тут наговорили, похоже на быстрые шаги к выздоровлению. А на что вам эта Ира? Кстати, видел я тут — э-э... — Петра Петровича. Он меня убеждал, что я ошибся. А я спорил. Но вообще-то я допускаю, что ошибка не исключена. Убийство, может быть, все-таки было, но настолько специфическое, что было как будто бы убийством, не настоящим. Но воспринятым как настоящее. Скажите, а у вас никогда не было попытки самоубийства?

— Ну как вам сказать? — растерялся Винсент Григорьевич. — Я всю жизнь себя судил очень строго. После некоторых проступков приходило в голову: лучше бы меня на свете не было! То есть мысли такие в юности бывали. А у кого не бывали? Но попытки — нет, существенных попыток не было.

— Возможно, вы забыли. Надо будет вам как-нибудь повспоминать и в этом направлении. А то, что касается идеи, что вы кого-то убили, давайте пока ее приостановим. Ни Валеры, ни тем более Иры не трогайте. Отдохните немного.

Винсент Григорьевич почувствовал, что зря позвонил. Не ощутил, так сказать, дружеской руки. Доктор покидает его.