Забытое убийство

— Я же не придираюсь к некоторым несообразиям в вашем христианстве, — обиделся убийца. — Мне это соответствует. Кому-нибудь другому — другое.

— И много уже у вас набралось этих... Будущих слуг?

— А вот это уже не ваше дело. Во всяком случае, пешком ходить не буду — в паланкине носить будут. Впрочем, что скрывать! У меня в этом году своего рода юбилей, три десятка успешно выполненных заказов.

Винсент Григорьевич замолчал, словно оглох от этих слов. Наконец устало спросил:

— Что же это за будущая жизнь такая? Ни на какой рай вроде не похожа.

— Тут мне самому не все понятно. Из того, что удалось добиться от Роберта, я понял, что она как путешествие куда-то. Причем, кажется, ею тоже все не кончается. В ней тоже умирают и попадают в следующий этап. И опять путешествуют. И так далее... Но я так далеко мыслями не забираюсь. Главное, уяснить следующее: работа, которую делает человек моей профессии, каждый раз выполняется над конкретным объектом, одним-единственным. В ней нет ни ненависти к роду человеческому, ни особой опасности для него. Ни в коем случае нельзя уноситься мыслью в абстрактные просторы: добро, зло... Как только туда вверзишься, так сразу тоска и дисквалификация.

— А кстати! Кстати! — облегченно заговорил Винсент Григорьевич, хватаясь за соломинку. — Вы вот параллели проводите между нами, а ведь различие-то огромное. Если я (что еще под вопросом) и убил кого-то, то только однажды и в муках теперь нахожусь! Я-то ведь не собираюсь становиться рабовладельцем в будущей жизни. Я не профессионал, как вы! Мне не нужно нескольких жертв.

Петр Петрович холодно окинул его взглядом.

— А вы уверены, что ваша жертва только одна? Возможно, вы еще недовспоминали. Поройтесь хорошенько в памяти, может, найдется еще что-нибудь.

Он подозвал официанта и расплатился.

— Кофе здесь неважный, — сказал он. — Не будем. К тому же мне пора... Вы симпатичный человек. Может статься, вы и в самом деле не имеете отношения к этим, поверьте, достаточно сложным делам. В то же время психологически вы как-то так устроены, что, кажется, способны на них. Э-э, да кто не способен в трудную минуту?

— Петр Петрович! А вы не боитесь, что в целях спасения общества я могу сделать вашу, так сказать, деятельность достоянием гласности?

— Вы знаете, как раз этот вопрос я решал для себя в начале нашего разговора. И решил, что могу быть откровенным. Во-первых, в вас есть вполне идиотская порядочность, в рамках которой упомянутая акция приравнивается к недопустимому для вашего брата доносу. Во-вторых, Винсент Григорьевич, я ведь постоять за себя сумею.

Он пригнулся и на прощание резко шепнул в ухо, больно уколов короткой фразой:

— Найду везде!

9

Для бестолковых поисков в самом себе эта встреча показалась Винсенту Григорьевичу малополезной. Хотя как сказать. Может быть, наоборот! Ощутил он, что чужд и тошнотворен ему сам склад убийцы, его, как говорится психологический рисунок, так же как чуждым и тошнотворным всегда представлялось собственное участие в разработке Биби. Единственный случай, который оставался похожим на преступление и которого Винсент Григорьевич до стона стыдился, было вонзание картонного кинжала в бледную тень Валеры.

Он не придал особого значения последним словам Петра Петровича. Да и не до того ему было. Он еле-еле дождался ночи, чтобы опять отправиться в прошлое и увидеть Иру.

Водки не потребовалось. Наоборот, воспоминания об Ире приходилось сдерживать, говорить им: «Подождите!» — когда они пытались нахлынуть днем, а неотложные институтские или глупые домашние дела между тем отнимали такое дорогое теперь время. Иногда, правда, овладевал страх: а вдруг воспоминания обидятся и не вернутся ночью, — и что же? Снова черное кухонное окно, снова бессмысленная жизнь? Но воспоминания вспоминались.

Почему он торопился к Ире? Неужели азарт расследования одолел Винсента Григорьевича? Он хитрил! Другая причина вела его теперь в прошлое: он обнаружил там цепочки живых и радостных дней, о которых забыл.

— Ира, — уже не робко шептал он в пространство, а в голос, хотя и тихо, дождавшись, когда уснет жена, пробравшись на вожделенную кухню. И тут же летел, объятый воспоминанием, сквозь мелькающие деревья, улицы и толпы.

Сегодня он встретился с Ирой на даче. Участок жадно и торопливо покрывался первым снегом. Смеркалось, но кусты смородины и старый дом становились под белыми хлопьями только четче и строже. От земли шли такие свет и свежесть, что Ира и Весик пошли гулять, скользя и похрустывая. Они слегка покачивались, как пьяные, чувствуя хмель наступающей зимы, изредка и надолго останавливаясь для поцелуев.

Потом все погасло, Винсент Григорьевич в отчаянии заметался по кухне и обнаружил себя и Иру уже в самой теплой комнате дачного дома — на кровати, раздетыми. Ее грудь была в его руке, а Ира говорила:

— Мы с тобой знакомы уже почти год, а я тебя почти не знаю. У меня был хороший план: повлиять на тебя, вывести из аскетов в люди. Но он удался только частично. Ты скрытный, Весик. Может быть, поэтому?