Забытые

– 890, Малер Лиза, 02.06.1910.

После этого полицейский ненадолго замолкает. Он назвал только те имена, которые начинаются на одну из первых тринадцати букв алфавита; остальные заключенные возвращаются в свои бараки, испытывая огромное облегчение.

Ева и Лиза встречаются у дверей медпункта: две женщины, бывшие когда-то «нежелательными», стали теперь людьми без прав, вне закона. Ева бормочет:

– Я… мы… они не могут…

Но Лиза уже поняла: бороться не имеет смысла. Ева трясет ее за плечи, будто хочет вытрясти из ее сознания хоть крупицу протеста. Вдруг Лиза замахивается и дает подруге пощечину.

– Ева, оглянись… Иногда можно сопротивляться, сохраняя гордость, с достоинством принимая то, с чем мы не можем бороться. Мы смеялись, пели, любили. Мы сражались, и это была прекрасная битва. Рядом с тобой я чувствовала себя более живой, чем когда-либо.

Она говорит торопливо: дорога каждая секунда, времени почти не осталось. У Лизы спокойный голос, умиротворенное лицо.

Прощайте, мечты прошлого, прощайте, дали,
И на щеках моих цветы давно завяли.
Мне не хватает Эрнесто и его любви.
Утешьте, поддержите заблудшую душу!
Утешьте, поддержите!

Ах! Улыбнитесь горю моему.

О Боже, ты меня прости, прими.
Конец всему.

– Помнишь последние слова Виолетты в «Травиате»? Благодаря тебе я столько узнала… Мы так и не дали малышу имя, не поставили его на учет. Для них его не существует, и это спасение.

Ева не хочет слушать: ей кажется, что Лиза говорит на непонятном языке.

– Спрячь его, Ева, защищай, как только сможешь: ему нужна мать.

– Да, ему нужна ты. Ты должна увезти его с собой, он ведь родился в лагере, значит, сможет выжить в другом.

– В Германии он умрет от холода, ты же знаешь! Мне неизвестно, какие там будут условия, может быть, они будут гораздо хуже, чем здесь. Пока идет война, его матерью будешь ты.

– А потом?

– Я не знаю, наступит ли для нас это «потом»…

– Не говори так!

– Если меня освободят, мы встретимся в Париже, хорошо?

– Я не знаю, куда ты сможешь мне написать. Мы должны назначить место встречи.

– В Café de la Paix[90], напротив оперы, – улыбается Лиза.

– Я буду ждать тебя там каждый день.

Женщины берутся за руки. Лиза нежно проводит большим пальцем по тонким перстам своей подруги.

– А если война затянется… Что мне сказать твоему сыну?

– Не говори ему обо мне, пока он не повзрослеет. Я не хочу, чтобы он рос, ощущая тень человека, которого нет рядом с ним, тень, которая будет мучить его вопросами. Но каждый вечер пой ему колыбельную, и для меня тоже. Может быть, я тебя услышу.

– У меня даже нет твоей фотографии. Возможно, малыш никогда не увидит лица своей матери, никогда не узнает, что она – самая красивая женщина на свете.

По щекам Евы текут крупные слезы.

– Нет, он будет видеть ее каждый день, просыпаясь и засыпая. Ева, воспитывай его, как родного сына. Забудь о том, что его выносила я. Сделай так, чтобы он никогда не чувствовал себя брошенным, чтобы никогда не чувствовал себя отвергнутым, думая, что нет смысла жить ради него. Пообещай мне это. Пообещай, Ева!

– Обещаю… Я стану ему матерью.

В толпе тех, кто вынужден отправиться в дальний путь, есть что-то отчаянное и жестокое; нескончаемая вереница нищих, которые приехали в лагерь в нарядных одеждах, а уезжают исхудавшими. Молодые превратились в стариков. Они медленно тащат за собой узлы или наспех собранные чемоданы.

– Как же ты его назовешь? – спрашивает Ева.

Лиза решила дать ему имя лишь после возвращения Эрнесто. На центральной дороге их уже больше тысячи. Охранники закончили осматривать багаж, отобрав миски и покрывала, выданные французской администрацией. Вещи могут пригодиться новым заключенным. Полицейские вынимают дубинки: пора отправляться в путь.

– Зови его Ной… Потому что он спасет нас от потопа.

Лиза не может вернуться в медпункт, чтобы обнять сына: если за ней последуют охранники, они обо всем догадаются. Она шагает вперед, чтобы пополнить ряды депортируемых.

Процессия движется: Ева идет рядом с Лизой, высоко держа голову; она будет с подругой до конца. Людей из списка распределяют по баракам, расположенным по обе стороны главной дороги: мужчины – направо, женщины – налево. Внезапно, словно ниоткуда, появляются грузовики Dodge, в которых их привезли в лагерь два года назад. Начинается погрузка. Кто-то из женщин цепляется за двери бараков. Ева, которую хотят увести силой, упирается. Она видит, как некоторые полицейские стискивают зубы, кто-то даже плачет.

– Куда их везут? Скажите, пожалуйста! – обращается Ева к одному из них, с уже поседевшими волосами, которому, как видно, тяжело совладать с эмоциями.

– В Дранси[91], это возле Парижа. Но они там не останутся.

– Куда же их повезут дальше?

– В Польшу. В лагерь Аушвиц.