По возвращении в Бостон Фишер решил сделать то, чего и представить себе раньше не мог: написал письмо в ФБР и рассказал о своем недавнем визите в советское посольство. Письмо датировано 8 ноября 1955 года – именно в тот день Фишер вернулся из Вашингтона. На следующий день, 9 ноября, к нему пришли офицеры ФБР и опросили о контактах с Зориным. Фишер явно волновался. Сотрудник ФБР отметили в отчете его “нервный склад характера”. Отчасти поэтому, а равно и потому, что он настаивал, что не желает регулярно докладывать в ФБР, они не советовали делать из него двойного агента. Однако на этот раз Фишер был готов к сотрудничеству. Он предложил связаться со своей матерью и сообщить ФБР, обращались ли к ней Советы. В декабре 1955 года, на очередной встрече с агентами, он сказал, что Маркуша не получала сообщений из советского посольства. Сам Фишер не имел желания общаться ни с Зориным, ни с советскими функционерами вообще. Впрочем, из советского посольства к нему пришли хорошие новости: его советское гражданство наконец было аннулировано, и он мог свободно приехать в Советский Союз20.
В 1956 году Зорин покинул Вашингтон, и казалось, “полтавская” страница жизни Фишера была закрыта. В 1960-е годы он не раз приезжал в СССР и встречался со старыми московскими друзьями. Эти поездки не имели никакого отношения к его службе в Полтаве, за исключением одной: летом 1963 года он побывал на Дартмутской конференции американских и советских общественных деятелей, проходившей в том году в Ялте. Здесь ему все было знакомо еще с 1945 года, со времен Ялтинской конференции. Мало того, руководителем отдела КГБ, который курировал конференцию из своего управления в Киеве, был его старый знакомый, Анатолий Зорин, уже подполковник. Мы не знаем, встречались ли они в тот раз. Уже в глубокой старости Фишер прочел свое досье, заведенное ФБР, и узнал о многочисленных расследованиях, проведенных на предмет его якобы просоветских взглядов[5]. Посвященных ему папок Смерша он никогда не видел и не знал о судьбе своих знакомых в СССР, которых, как например Зинаиду Белуху, завербовал КГБ, чтобы следить за ним. В полтавском КГБ ждали, что в 1960-х годах Фишер вернется на Украину. Но он этого не сделал. Никогда.
Эпилог
Два ключевых героя “полтавской” истории – Джордж Фишер и Франклин Гольцман – возобновили знакомство в Гарварде. Оба в 1950-х годах получили докторские степени, защитив там диссертации, посвященные Советскому Союзу. Для обоих, хотя и в разной степени, военный опыт в Полтаве оказался важным этапом академической карьеры. Удивительно, но ни тот, ни другой не воспользовались этим опытом ни в исследованиях, ни в преподавании.
Гольцман вспоминал, что когда он как-то в Гарварде спросил Фишера, не собирается ли тот написать работу о Полтаве времен войны, Фишер, который, как было сказано выше, написал диссертацию и монографию о русских коллаборационистах, ответил отрицательно. Причина, которую он назвал Гольцману, была такой: он не мог с уверенностью сказать, что именно происходило с ними в Полтаве. Гольцман, некогда сказавший одному из товарищей по службе в Миргороде, что хотел бы написать книгу об операции “Фрэнтик”, тоже с трудом излагал на бумаге свои военные впечатления, и книга, о которой он грезил в юности, так и не появилась на свет. Так двое ученых, изучавших Советский Союз, предоставили другим возможность написать историю пребывания американцев в Полтаве1.
Официальные истории различных этапов американских челночных бомбардировок, проводимых с баз в Советском Союзе, записанные Джеймсом Партоном, Элбертом Лепавски и Уильямом Калютой, несли все признаки военных отчетов того периода, часто отличались формальным характером и оставались недоступны широкой публике в течение десятков лет. Впрочем, был один высокопоставленный военный, имевший полный доступ к официальным документам, который стремился рассказать миру о событиях, происходивших на полтавских базах в годы войны. Это был Джон Дин. В 1947 году, уже выйдя в отставку, он опубликовал свои военные мемуары под названием, которое резюмировало его взгляды: