Забытые боги

— Не знаю. Тоска. Отчаяние, — продолжала она рушить перегородки. — Устала. Хочу моря. Виски хочу. Пчела влетела в салон и билась об стекло, а я не могла остановиться, чтобы выпустить ее. Не знаю, чего хочу. Хочу треснуться лбом об стену. Хочу спать. Хочу жить. Налей мне еще виски.

— Это было всего лишь несколько таких минут, — продолжала она, — имею же я на них право! На вздох. Хоть и со стоном. А ты, кажется, тот, при котором я могу вздохнуть. Ты буддист, пасечник, отшельник, пустынник, ты дышишь простором, покоем — и я при тебе могу расслабиться, хотя при взгляде на тебя меня разбирает злость. Что еще? Ощутить вокруг себя — плечами, спиной, грудью, коленями — твою пустыню. И даже поведать тебе самое сокровенное. Но с этим я, конечно, погожу…

— Это просто такая минута… — повторила Кристина, — одна лишь минута, но без нее человеку нельзя. Он не пружина. Нет, он пружина! Но ведь и та стремится к расслаблению! А ее напрягают снова и снова…

Я стоял у притолоки с флягой виски и недопитой рюмкой.

— Послушай вот что. Ты — выход. А я его безуспешно искала. Это ты сам себя придумал таким? Может, это твой имидж?

— Минут пятнадцать назад я существовал только для себя.

— Это тебе казалось. Так не бывает. Каждый из нас еще для кого-то. Ты случайно не какой-то там сектант в поисках несчастных вроде меня? Ты не из тех проповедников Неисповедимого Блаженства, что дежурят на перепутьях? Не станешь морочить мне голову бреднями о конце света и покаянии? Не поведешь кланяться какой-нибудь гнилушке?

— Я вне вероисповедания.

— Что? — Кристина заморгала. — Как это?! Так не бывает!

— Давай не будем затрагивать эту тему. Ты слишком устала.

— Это правда. Не время и не место. Я просто забыла выключить в себе мотор. Да, ты прав. Давай поговорим о чем-то другом. Бесконечность оставим на потом. Фу-у-у!.. Смотри — вечереет. Тебе не бывает здесь тоскливо? Одиноко?

— Пока нет. Вечер — это интересно.

— Выдрючиваешься?

— Нет. Я подбираю к вечеру слова.

— Ах да. Ты ведь писатель. Ну и как идут дела? Послушай! Я поймала себя на том, что выкладываюсь, как на исповеди, а ты всё помалкиваешь.

— Но я ведь отвечаю тебе. Вот и еще отвечу: совсем недавно меня трясло почти как тебя. И я устроил себе передышку. Вздох.

— До чего же мы по-разному скроены. Наша, американская, "передышка" наступает тогда, когда мы не можем уже отличить Лондона от Парижа и Токио от Венеции. А ты позволяешь себе роскошь в рабочем еще возрасте не зарабатывать деньги. "Подбираю к вечеру слова"! Думаешь, они кому-то понадобятся? Кому в нашем сумасшедшем мире нужны слова, кроме самых необходимых? Кто тебе за них заплатит? Работал бы лучше на рекламистов!

— Ты начала сердиться.

— Ох да. Я забыла на минуточку, что разговариваю с отшельником. У тебя и часов-то, наверно, нет, ты определяешь время по цветам и звездам. — Кристина глянула на часики на запястье. — Уй! Мне пора ехать. Не сваришь ли чашечку кофе? И он еще говорит, что не исповедует никакой религии! Да ты наверняка католичнее Папы Римского! Только в чем?

Я допил рюмку и направился к плите. Кристина осталась на крыльце. Вопрос "Кому нужны твои слова?" был моей болью. Действительно, кому?

Пенка в турке вспучилась, показался полный отчаяния глаз, посверкал, ворочаясь, ища того, кто держит турку на огне, нашел меня, покрылся радугой, лопнул — кофе был готов. Я чуть присолил его, взял кофейную чашку и пошел к Кристине.

— Как запахло! — сказала она. — Что за сорт?

— Здесь колумбийский, ямайский и арабика. Смесь.

— Твой вечер не так уж плох, — Кристина кивнула на небо над лугом и дальним лесом.

— Здесь каждый раз вывешивается чья-то картина. На все небо.

— Не хочется уезжать. А картина — Бога.

— Посиди еще.

— Не могу. Меня ждут. — Кристина допила кофе и встала.

Мне хотелось сказать два важных для меня слова, но я промолчал. Это — проглоченные слова — было замечено.

— Ты топчешься сейчас, как медведь возле улья… Прости, как отшельник. Возле чего-то. Возле чего топчутся отшельники?.. Ну ладно, меня в самом деле ждут. Приеду — и сразу перестану существовать: то, се, то. се… Потом ночь — провал…

— Заезжай еще, — сказал я те слова.

— Хотелось бы. — Женщина отдала мне кофейную чашку и неожиданно протянула руку к моей бороде. Притронулась.

— Только не ври, пожалуйста, что ты не какой-то там проповедник и не сектант. Ты дремуч, как лес. Ты пропах деревом и травами. Ты вроде стога сена, и так же лохмат. Может, начнешь курить, чтобы пахнуть мужиком?

— Я и сам об этом подумываю.

— Вот и закури. Всё! — оборвала она разговор. — Я поехала. — Вдруг глубоко вздохнула, — Такие хорошие были эти минуты. Спасибо за них. Честное слово, они походили на иные минуты в храме, в воскресенье.

После того, как на шоссе зажглись еще одни фары, осветив на мгновение лес на другой его стороне, и машина влилась в ровно гудящий поток (он стал слышен), я присел на крыльцо. Небо потеряло уже краски заката, только из-за горизонта высунулось несколько длинных, по-собачьи розовых языков.

Вечер переходил в ночь. Ночь загнала меня в дом, но я там пробыл недолго. Снова вышел на крыльцо.