Забытые боги

Темноту, которая знаменовала наступление вечера, эту темноту (чернила каракатицы) унесло несильным ветром, небо прояснилось, стало прозрачным, звезды все более обнажались. На лугу, на кустах разбросанных там и сям, пели сверчки. Шоссе продолжало функционировать.

Сойди я с крыльца и сделай два шага в сторону леса — буду слышать, как шумит несильный ветерок в верхушках деревьев. Шагни в сторону шоссе — попаду во власть несущихся по хайвею машин и красных огней. Мое крыльцо как раз, выходит, посередине между двумя этими стихиями. А ведь я совсем не думал, выбирая такое идеальное для моего состояния, пограничное место. Нет, не я, это, как всегда, мой Поводырь. Я "сам" осиливаю каждую его мудрость позже, через время.

Я то внимал сверчкам, которые пели все громче, то слышал редеющие уже моторы на шоссе. Скоро они, наверно, смолкнут. Только одиночные машины будут пересекать ночь. А сверчки будут петь до утра.

И тут я поймал себя на том, что мне сегодня одиноко и даже тоскливо. Женщина по имени Кристина успела во мне обосноваться! Вот она ушла — и я почувствовал в себе пустоту. Пустоту, которая не очень-то хотела чем-то заполняться. Я обеспокоенно подумал, что завтра уже нужно будет взяться за работу, она, захватив всего, не оставит места одиночеству. Но тут же и опомнился. Летним строчкам, как и вечерним мыслям, я не доверяю. Летом я всегда работал только для газет, полня, однако, задние страницы блокнотов строчками о том и о сем; осенью иные пойдут в ход. Из иной строчки, задающей ритм, потом выходит целый рассказ. А вечерние раздумья — они у меня почти всегда тягогостны, сокрушают прожитый день, а то и прихватывают всю мою жизнь. Зато по утрам я свеж, бодр, оптимистичен (жаворонок), дурашлив и готов на любые подвиги. К обеденному времени "это проходит" (цитирую прекрасную иронию Игоря Губермана, у которого "желание жить и трудиться проходит… к завтраку")

Надо пойти спать. Спать, спать! Уже и прохлада залила крыльцо и, наверно, дом. Даже в комнате будет холодно. Я собрался уже встать, как из леса накатила на крыльцо теплая волна воздуха с знакомым уже запахом звериной шкуры — словно опять кто-то огромный тяжело вздохнул, засыпая, кладя голову на лапы и закрывая глаза…

Спать. Утро вечера мудренее.

Чтобы покончить с сегодняшним смятением, я принял таблетку снотворного и скоро уснул. Окно на луг было открыто, свежий воздух свободно вливался в комнату и всё больше пахло травами.

Что там, за ручьем?

Просыпаюсь я здесь под птичью перекличку. Птичий народ поднялся с восходом солнца и теперь не то что занят едой, а, скорее, в самом деле перекликается: как, мол, спалось, не наведался ли ночной хищник в гнездо, не унес ли кого, все ли, в общем, живы; утро, мол, какое хорошее, роса высохнет и мы тогда давай ловить всякую мухоту и кузнечиков… Сейчас, наверно, это чудо лохматое появится на крыльце, ну да, гляньте, зашевелился в постели, зевает…

Этого скворца я давно уже приметил. Его дом, видимо, был недалеко от моего, скорее всего, в дупле дерева. Он был из любопытных, и если у него выдавалась свободная минута, прилетал поглазеть на нового жильца. Он садился на нижнюю, сухую ветку дуба и следил за моими передвижениями по двору. Увидев его, я чуть поднимал руку и приветствовал соседа. И тоже время от времени взглядывал на скворца. Не знаю, какие он делал умозаключения, наблюдая за мной, но первое наверняка было: этот двуногий с недоразитыми крыльями точно не опасен. Занимается примерно тем же, что и я: наводит у себя порядок. В лес ходит, должно быть, за едой, клюет из тарелок, отдыхает, сидя на крыльце, как я на ветке у гнезда.

Но где его самка?

Когда Кристина впервые присела на крыльце с чашкой кофе, я заметил, что скворец прилетел на это событие и с любопытством, то подбегая по ветке поближе, то, волнуясь, отбегал — взирал на мое общение с женщиной. По нем было видно, что он думает: "Пока щебечут; друг к дружке не приближаются; он взмахивает своими недоразвитыми крылышками, наверно, расхваливает жилье, но сдержанно, видно, что самец немолодой. Самка поглядывает на него и на дом изучающе, как делала бы любая скворчиха…"

И другие любопытные наведывались ко мне. "Гости" приходили в основном ночами и кто какие оставляли "визитки" — в виде орешков, в которых можно было узнать косульи, ежиные, заячьи.

Возле сарайчика я увидел примятую траву — так примятую словно на ней ночью кто-то уютно, без опаски спал, сообразив, что хищник, может быть, побоится приблизиться к жилищу человека и устроить близ него резню. И однажды утром я узнал, кто облюбовал это местечко для ночевок — звуки моих шагов по комнате, кухне, открывшаяся входная дверь спугнули с лежки косулю, я увидел ее убегающей вдоль кромки леса и луга.

Наверно, не одна пара глаз следила за мной по вечерам и ранним утром, когда я выходил на крыльцо.