Забытые боги

— У моей подруги, Синтии, есть богатый любовник. Ну, объяснения тут не нужны. Есть, и слава богу. Она не замужем, то есть была, но разошлась. Этот любовник, еще, кстати говоря, не старый, ежемесячно дает ей "на шпильки" и время от времени преподносит дорогие подарки: серьги, шубку (не шубу), кольцо… На работе она старается их не показывать, но все всё равно знают, что кто-то богатый у нее есть. А делится секретами она со мной. Главный: ей понадобилась в ее, в общем-то налаженной жизни, отдушина (the air-hole). Подавай ей отдушину, и всё! А знаешь, когда человеку нужна отдушина, это написано на лице, хотя человек и пытается скрыть сложный иероглиф, в который тайное складывается на женском лице. И этот иероглиф легко прочитал, лишь глянув на нее, на выставке модной живописи лохматый художник. И подошел к ней. И сказал какие-то чепуховые слова. Чепуховые, но она мгновенно поняла, что он — именно та отдушина, какую она ищет. Может, он вообще что-то хрюкнул… Художник оставил ей свой телефон и адрес (мол, там у меня самые интересные холсты), и она вскорости пришла к нему. И холсты были интересны, и все остальное — тоже. И она стала к нему приходить. Лохматый, бородатый, всегда пахнет выпивкой, руки в краске, спаленка крохотная, все углы завалены исписанными холстами, мужичьим барахлом — а она от своего художника просто млеет! Он уткнется в ее грудь жесткой бородой, что-то мычит, а ей кажется, что она в раю. Вот так. Тебе еще интересно?

— Рассказывай.

— А больше и нечего. То ли ей нравится ворованное, то ли нора, в которой она прячется вместе с ним ото всего на свете. Не хочешь предложить еще один вариант, писатель?

— Ты сама сказала: борода и мычание.

— Я еще сказала: ворованное. — Кристина слово выделила. — Может, она тайная клептоманка.

— Не очень-то она любит своего миллионера.

— Да. А насчет мычания я вот что скажу. Ты не думай, что ты меня чем-то привлек. Вот уж нет! Это всё твой лес. Лес, луг, цветыт… Пчелы, шмели. Вся эта дремучесть, она-то и будит первобытные инстинкты! И вообще, ты паук, который сплел здесь паутину, а я, бедная женщина-муха, летела-летела и вдруг попала в твою сеть. Ты все понял, хитрый отшельник? Ты ведь ради охоты даже модно постригся!

Я помалкивал, как помалкивал бы любой мужик на моем месте. Кристина спешно латала брешь в своих кружевах.

Женщина рядом со мной вздохнула, завела руки за голову.

Вокруг была редчайшая тишина. Даже холодильника не было слышно.

— Другое измерение… А если признаться, ты — выход. Отдушина. Ты сам придумал себя таким?

— Я-то думал, что придумал себя для себя.

— А оказалось — еще для кого-то. Мне, оказывается, был нужен бирюк, мимо которого я могу проехать, и могу остановиться. Зависит от настроения, каприза, мимолетного желания. От погоды наконец…

— Ты начинаешь обижать.

— Прости… Я ведь сказала тебе несколько дней назад, что ты становишься потребостью. Вот и держись за эти слова. А на остальные не обращай внимания. Может быть, ты встанешь и нальешь нам по капельке виски?

Кристина уезжала, когда небо над лугом, прилежащее к горизонту, начало зеленеть. Садясь в машину, она заметила:

— Дома скажу, что попала в трафик. Так ты теперь догадываешься, кто ты такой?

— Паук. Трафик. Затор на дороге. Когда тебя ждать?

— Не знаю. Там, — она показала рукой в сторону шоссе, — столько всего… Будешь ждать?

— Буду.

— Это немного похоже на признание. Пока.

Машина, переваливаясь на неровностях, завернула за мою "хонду", повернула влево, долго ждала просвета среди потока на хайвее, и вот влилась в него, чтобы сразу стать незаметной. Задние красные огни у всех были уже включены.

Я сел на крылечко и подумал о том, что не догадался купить в городке сигарет. Или даже коробку душистых сигар. Сегодня я бы непременно закурил. Хоть запрягай машину и гони в городок

Не зря я тогда обратился к лугу, шмелям и пчелам.

ДОЖДЬ

Я уже научился замечать здесь медленную и душную волну влажности, которая накатывает перед дождем с Атлантического океана. Ей сопутствует увеличение до беспредела жары, всё обмякает в этой парилке, всё расслабляется, замирает. Никнут верхушки высоких трав на лугу, пчелы становятся ленивее и засыпают порой на лепестках цветов ириса и коровяка, ветерки прекратились, ароматы луга сгустились чуть ли не до кондитерских; вокруг воцаряется тишина — и это самое томительное время дня, и ему есть название — Ожидание. Еще одно слово — морок.

(По городским офисам я замечал, что в такое время служащие всё чаще подходят к чайнику с кофе и курят сигарету за сигаретой, чтобы удержаться в рабочем режиме).

Я ("климатическая канарейка", по местному определению, "метеозависимый"), прекращаю всякую деятельность — нет смысла бороться с природой, ее не переможешь, только потратишь силы на саму борьбу, а себя не поднимешь. У меня есть, слава богу, такая возможность.