Забытые боги

Кристина ни разу не сказала, когда заедет в следующий раз. Она, кажется, и сама этого не знала. Выкраивала, прибегну к этому слову, час-другой и залетала в мой домик. Причем, в разное время дня. Это держало меня в напряжении — я не был волен распоряжаться собой; пропускать же очередной ее визит не хотелось. А мне нужно было смотаться в городок — продукты, что-то по хозяйству. Хлеб, в доме не было муки; вдруг захотелось ухи, значит, поезжай купи рыбу да не забудь про лавровый лист. После дождя на потолке разъехалось рыжее пятно, а на крыше я увидел треснувший кусок шифера, нужно заменить, как заменить и потолочную плиту. А стремянка?.. Я хватался то одного, то другого, в конце концов начал составлять список недостающего, чтобы за один раз купить все.

И все-таки в городок не поехал, хотя пятно на протолке мозолило глаза.

От леса я не отказался, несмотря на змею и полное поражение во второй раз. По отношению к нему родилось уже упрямство: неужели сдамся? Неужели так и не увижу в нем ничего, кроме непролазной чащобы? Должен же и лес где-то вздохнуть, позволив, например, раскинуться в себе сосновому бору с подстилкой из хвои и редкими кустами. (Интересно, а есть в городке карта местности, где будет и лес? Вдруг совсем недалеко от моего дома течет речка? Или есть озеро?). В лес нужно пойти еще раз, строго следя за маршрутом (вот чего еще не хватает- компаса!), прихватив бинт и йод на всякий пожарный.

Но пока суд да дело, я холил грядки, поливая помидорные кустики дождевой водой (они крепли на глазах), поощрительно поглядывал на огуречные ростки, пустившие листья, безжалостно выдергивал лезущие там и сям сорняки. Колол ради физических упражнений дрова. Готовил обед и ужин. Делал постирушки. Читал. Просматривал дневники. Моя дорожка к ручью начала уже "давать плоды" — я полюбил ступать на нее, и глаз уже искал знакомых по сторонам: небольшую полянку голубоглазого барвинка, отвоевавшего целый участочек у леса, отцветший кустик чистяка прямо на тропинке (лакированные листья, жаль не успел увидеть его цветов, "лаком" похожих на лютик), хвойный подрост слева и справа, названия которого я не знаю, но в магазинах его называют christmas tree, глыбу камня с малахитовой ящерицей на верхушке, потом заросли папоротника (и особый его запах), а вот уже слышны звоночки ручья.

Если я как-то уже освоился с появлением женщины в моей лесной жизни, то сознание Кристины с трудом, кажется, мирилось с посещением домика на краю леса. Это ее тревожило и она всё искала объяснение крепнущей связи с мужчиной, случайно увиденным сквозь кусты на краю дороги к дому. Мне иногда казалось даже, что она приезжает не ради меня, а чтобы пооткровенничать, как, может быть, с подругой, и вдруг услышать (либо самой выговорить) толковый ответ-объяснение происходящему.

Что она и подтвердила однажды, сказав, чуть увидев меня:

— Привет, подружка! Так хотелось поболтать, что едва не превысила скорость.

— Я исповедник, — сказал я. — Приди ко мне и покайся.

— Ох! Мой исповедник должен быть старым и мудрым. А ты не тот и не другой… Слушай, я не настроена сегодня, наверно, слишком устала. Но если ты очень уж настроен, могу тебя потерпеть. Может, и разохочусь.

— Не нужно. Не терплю, когда меня только терпят.

— Тогда свари кофе и налей по капельке виски. Я хочу полежать и расслабиться.

Кристина ложилась на диван (я подкладывал под голову подушку, а сам садился на стул у компьютера). Отпив глоточек виски, она начинала — всякий раз говоря другое:

— Сколько в женщине невостребованного! Прямо неисчерпаемый колодец!

— О чем ты?

— Вот о чем. Уже давно не девочка, которая сплошные надежды и ожидание, у меня муж, дочь, работа, дом — всё есть, — но, оказывается, мне еще что-то нужно. Я имею в виду тебя.

— Я "Еще что-то".

— Ну, не сердись. Я просто рассуждаю… Человек, по сути, настолько одинок… Нет, не то. Настолько… Вот, пожалуй, как я объяснюсь. В любви, в этой распроклятой штуке, даже в том, что у нас с тобой, — а ведь это еще не любовь, правда? — человек должен быть свободен. Тут он подсуден только… хотела сказать, Богу, но передумала. Фарисеи сделали Бога слишком уж праведным, а Он, наверно, другой. Природе? Да, конечно. Наверно, наверно… Но прежде всего — себе самому! Только глубоко внутреннему. Тому, куда нет доступа ни мужу, ни дочери, ни подруге, которая может тебя понять, если она близка по духу, но может отнести твою связь к обыкновенному блядству (the whoredom). Впрочем, это мужская формулировка. Женщина всегда оправдает женщину…

— Понимаешь, — Кристина тут поднималась на полушке чуть выше, — чем человек старше, тем он автономнее. Все больше уходит в свои глубины. Даже прячется ото всех. Суди по себе, анахорет. И столько в ином набирается этой автономии, что он — ну прямо другая планета!

Взглядывала на меня и говорила неожиданное:

— Ты не задумывался, сколько всяких глупо-умных слов и сколько всяких птичьих движений должны сделать мужчина и женщина, прежде чем они улягутся в постель? Какой протанцевать сложный балет?

Я думал, что она перешла на другую тему, но нет.