Забытые крылья

Света встала и принялась обшаривать потолок, который не давал ей распрямиться в полный рост. Если лаз из гостиной здесь, то выход на кухню должен быть там… Она ощупывала каждый сантиметр сухого неровного потолка в поисках зацепки… Это должно быть дальше. Там, наверху, между кухней и гостиной построена печь – огромная, массивная русская печь, которую не использовали уже лет тридцать. Не на полу же она стоит? Она должна уходить в фундамент. Значит, вот-вот, буквально вот сейчас, будет ее бок, а за ним – проход во второй погреб.

Она зарычала от отчаяния, уткнувшись в кирпичную кладку. От стены до стены. Проклятый погреб разделен на две части, и стена между этими частями почему-то сплошная. Боль в голове била набатом, каждый вдох давался с трудом – похоже, сломаны ребра. Сколько она еще протянет…

* * *

Лешка и раньше ругал их за незапертую калитку – пару раз о ней действительно забывали.

– Вы с ума сошли, – горячился будущий правоохранитель, – это же вопрос безопасности! Какой смысл в крепком заборе, если любой может войти в открытую дверь!

Они кивали, и слушали, и действительно старались не забывать о калитке. Но тогда в доме были Надя и дети, а сейчас Света жила одна.

«И слава богу, – с ожесточением думала она, – теперь я сама себе хозяйка, и никто мне не будет указывать».

Когда из Кратова вслед за детьми уехала Надя, в опустевшем доме сгустилось одиночество. Словно парализующий газ, оно забралось во все углы, щели и поры, вытеснив воздух. Света могла целый день проваляться в постели или слонялась по дому в пижаме, прикасаясь то к одному, то к другому безмолвному предмету.

Это было невыносимо.

В ее заграничной жизни одиночество было привычным дневным состоянием. Работать в офисе ей было бы нелепо: бизнес Пьера не только давал приличный доход, но и требовал частых разъездов, и жена, конечно, ездила с ним. Если бы Светлана вышла на работу, эти поездки пришлось бы согласовывать с начальством или пропускать, и их наполненная короткими романтическими вылазками семейная жизнь омрачи лась бы чередой досадных разлук. Преподавание тоже не годилось: даже частный учитель не может без расписания, а ей нужно было быть свободной для мужа. Поэтому, проводив Пьера в офис, Света погружалась в самые разнообразные занятия, которые должны были заполнить день до вечера.

Не хозяйство, боже упаси! Этим занималась приходящая домработница, иначе их бы просто не поняли. Света подолгу пила кофе, много гуляла, фотографировала, была постоянной гостьей в модных магазинах и на блошиных рынках – и все это в наушниках. Музыка, окружавшая Светлану с детства, и сейчас оживляла все ее занятия. Плейлисты были бесконечными: русская классика, итальянская опера, самые странные миксы современных электрических ритмов. Звуки были ее страстью, предметом коллекционирования, фоном всех мыслей и чувств. Если в плеере кончался заряд, она могла подолгу, замерев на какой-нибудь скамейке, прислушиваться к шипению велосипедных шин по асфальту, едва слышному плеску воды о гранит парапета, обрывкам речи. Она даже читала под музыку! И чем толще книга, тем лучше: нырнешь в придуманный мир – и ты сама себе не хозяйка.

Не хозяйка. Это и стало проблемой. Когда Свете наскучило плыть по течению, она вдруг осознала, что ничего не решает сама. Пьеру этот расклад казался совершенно естественным:

– Дорогая, но ведь я забочусь о тебе, а ты заботишься обо мне. Мы оба подстраиваемся под бизнес, который нас кормит, но тебе не приходится больше ничего делать. И нам весело вместе. Не этого ли мы хотели с самого начала? Не капризничай, пожалуйста, у меня так много работы.

У него действительно всегда было много работы.

Когда после переезда в Бельгию Пьер предложил жене заняться антикварным книжным магазином, она жалела только о том, что этого не случилось лет на десять раньше. Сейчас они оба понимали, что магазин должен заменить ей неродившихся детей, а заодно и поездки, в которые муж теперь отправлялся без нее.

Светлана увлеклась новым делом и с удовольствием проводила дни в магазине, где над стеллажами, набитыми прозой и поэзией разных эпох, постоянно звучала музыка. Когда она впервые увидела Филипа, в пропахшем книгами воздухе плыла Фантазия фа минор Шуберта.

– Мадам, конечно, знает, что в эпоху Возрождения тональность фа минор считалась самой подходящей для произведений о неразделенной любви? – тонко улыбнулся ей худой остроскулый шатен с несколько женственной стрижкой каре.

Она до сих пор хмыкала, вспоминая, каким благовоспитанным молодым человеком показался ей тогда Филип. Спустя пару месяцев от одного его «привет» ее бросало в жар…

* * *

Теперь музыка в старом доме звучала круглосуточно. Света казалась себе аквариумной рыбкой, медленно плавающей в одиноком забытьи, но сил на то, чтобы позвонить или поехать к кому-нибудь, у нее не было.

«Хватит с меня людей, – думала Света, – от них одни неприятности».