Забытые по воскресеньям

Я дочитала письмо.

Дедуля рулит, нам осталось проехать пятьдесят километров. Он молчит.

– Тебе известно продолжение, дедуля?

– …

– Дедуля, ты знаешь, что было дальше?

– Когда?

– После смерти Люсьена Элен отдала кафе папаши Луи Клоду и уехала жить в Париж.

– А Роза?

Дедуля никогда ни о ком меня не спрашивал, он даже в детстве не задавал вопроса: «Ты почистила зубы?»

– Роза встретилась в Лондоне с Эдной и ее сыном Романом и провела там некоторое время.

Я не сразу заметила, что дедуля плачет, только услышала тихое сопение, а потом ничего не успела сказать: он съехал на обочину и навалился грудью на руль, сотрясаясь в жестоких рыданиях. Его стоны разрывали мне сердце.

Я впервые переживала такой трагический момент и просто окаменела. Прошло несколько минут – или часов? – прежде чем я осмелилась коснуться его плеча дрожащей рукой.

Дешевый драп пальто колет пальцы. Взяв нас с Жюлем к себе, бабуля с дедулей стали экономить на одежде. На ранних фотографиях они выглядят шикарнее. Не знаю точно, что заставило их тратить меньше – смерть сыновей или жизнь внуков. Только сейчас вдруг понимаю, как сильно они пострадали…

– Все в порядке, дедуля?

Он вздрагивает, как от удара током, выпрямляется и бормочет:

– Есть платок?..

Я снова лезу в сумку – на всякий случай, а вдруг? Никакого «вдруг», я не из тех, кто имеет при себе носовые платки. Каждый раз беру пачку, а нахожу огрызок печенья, крошки, старую гигиеническую помаду, пустой кошелек и крошечного Пикачу, которого подарил мне маленький Жюль. Бесполезная сумка! Тщетно роюсь в бардачке, нахожу какую-то тряпку и смущенно протягиваю дедуле. Он шумно сморкается и вытирает лицо.

Мы сидим в полутемной машине, мотор урчит – ему плевать на людские переживания. Начинается дождь, дедуля включает дворники, поворотники и трогается.

Молча.

Километров через двадцать я все-таки задаю терзающий меня вопрос. Считаю, что момент подходящий. Другой возможности может не быть. Мы вдвоем в машине, в вечер сочельника, после грозы и катаклизма, потрясшего его после чтения письма Розы.

– Дедуля, расскажи, какой была Аннет…

Он напрягается – едва уловимо, но не для меня, его внучки, – облизывает губы, как будто боится, что ответ может его обжечь.

– Она была ялкой… Я мог бы использовать ее как лампу… А еще она любила людей, говолящих колоткими флазами.

– Значит, она и тебя сильно любила.

Пауза.

– Да. Любила.

Он произнес эти слова как последние в жизни. Словно он родился, чтобы они прозвучали в этой машине, здесь и сейчас, и добился своего. Не удивлюсь, если он умрет у меня на глазах.

Дедуля минут десять обгоняет грузовик, представляя опасность для себя и окружающих. Я говорю, пытаясь справиться со страхом:

– Аннет любила дядю Алена. Жюль – дитя любви. Это точно. Это чувствуется. Это видно. Это ощутимо.

Он странно смотрит на меня. Я готова спорить, что он улыбается. В голову приходит дикая мысль: «Я сижу рядом с незнакомцем… Какой-то фокусник подменил моего деда на другого человека…» Все в нем изменилось в ту минуту, когда он сказал: «Да, любила…» – и помолодел на глазах. Если так пойдет, к дому он подъедет двадцатилетним.

– Жюль – не дитя любви, он и есть любовь. Есть уклашения из накладного золота и есть из литого. Жюль – чистое золото.

Тут уж ломаюсь я и лезу в сумку за платками. На всякий случай. Натыкаюсь на выцветшего Пикачу, и слезы льются в три ручья.

У меня видение. Дедуля в морге, после аварии. Осматривает четыре тела, по очереди. С кого он начал? С одного из сыновей? Или с невестки?

Я вижу, как он выходит из морга. Садится в машину и уезжает. Как же сильно он должен был любить нас, чтобы в тот вечер вернуться домой! Что он сказал бабуле? Это они. Погибли все четверо? А кстати, почему она отпустила его одного? На следующий день он жжет в саду два срубленных фруктовых дерева и плачет. Твои родители попали в авалию.

– Я люблю тебя, дедуля.

– Очень на это надеюсь.

Глава 61

Элен бросала в чайку камешки – один, другой, третий, – чтобы она улетела и догнала Люсьена, но птица не снялась с места. Чайка принадлежит ей и больше ее не покинет.

Элен дошила одежду, в которой Люсьен отправится за грань. Вещи из белого льна. Брюки с застроченными складками и рубашку с короткими рукавами и карманом на груди для пачки «Житан» и крестильной книжки. И обувь она выбрала особую – его любимые кожаные сандалии коричневого цвета.

Элен заперла дверь на ключ и протянула его Клоду со словами: «Продаю тебе наше кафе за один символический франк. Пусть нотариус подготовит все документы, я все подпишу, когда вернусь. Прочти каждую строчку очень внимательно, я все равно не смогу этого сделать…»

Впервые за тридцать лет она достала из коробки деньги, скопленные шитьем, почти двадцать тысяч франков, потом начала собираться.