Забытые по воскресеньям

Элен отвергла черное платье, потому что хотела устроить Люсьену праздник, и надела самое красивое, белое шелковое, подбитое органди[68], застегивавшееся на спине на маленькие перламутровые пуговички. Их всегда застегивал Люсьен. По воскресеньям, утром, она поворачивалась к нему обнаженной спиной, приподнимала рукой волосы и слегка наклонялась вперед. Пуговиц было восемнадцать, и он, застегнув очередную, повторял: «Я тебя люблю, я тебя люблю, я тебя люблю, я тебя люблю!» – на едином дыхании, без пауз и остановок. А после восемнадцатой целовал ее в затылок.

А вечером, расстегивая платье, начинал сверху и тихонько спускался до последней пуговицы, жарко дыша Элен в шею, и шептал: «До безумия, до безумия, до безумия…»

Этим утром она не захотела просить помощи у Розы и вместо этого подтащила ростовое зеркало к зеркальной дверце гардероба, чтобы видеть спину, завела руки назад, наклонилась, вывернула запястья, но застегнуть сумела только центральные пуговки. «Теперь я одна…» – подумала она и подкрасила губы не слишком яркой помадой, чтобы не оскорбить собственную печаль.

Элен залезла на табурет, достала голубой чемоданчик и поспешила к Розе, которая ждала в машине. Элен до сих пор удивлялась, что у нее не только есть права, но она и водит отлично.

Люсьен так и не сдал экзамен на права, но купил «Ситроен Ами 6»[69], и по воскресеньям они совершали короткие вылазки, чтобы порадовать дочь. Выезжали рано утром и возвращались затемно, чтобы не попасться дорожным полицейским. «Ситроен» отдал душу автомобильному богу в начале 70-х, а другую машину Люсьен так и не купил. Говорил Элен: «В случае чего, поедем поездом». Они ни разу этого не сделали, но кафе по воскресеньям закрывали.

На пути в крематорий Роза рассказала матери, что ее болезнь называется дислексия и врачи умеют это лечить. Больны не глаза, а что-то в мозгу, и это «что-то» можно переобучить точно так же, как заново учат ходить сломанную ногу.

Элен подумала: «Какое сложное название… Странно, что пришлось ждать смерти Люсьена, чтобы вылечиться…»

Он не будет похоронен ни в Милли, ни где-то еще. Несколько лет назад, перед заросшей сорной травой могилой Бодлера на кладбище, он попросил Элен сжечь его тело и отправить в вечное путешествие. Она пообещала…

В крематории звучала классическая музыка. Элен предпочла бы Брассенса, Бреля и Ферре, но выбрала прелюды Баха – ради отрешенности момента. Она несколько раз поцеловала гроб, желая убедиться, что Люсьен и правда умер. Что он не окликнет ее. Что на этот раз никто его не вернет.

Два человека в темных костюмах унесли гроб, в котором лежал Люсьен в летнем костюме, а еще шляпа и скрипка Симона, у которого отняли не только жизнь, но и право на посмертное упокоение. Для Эдны Люсьен был в некотором смысле Симоном, и Элен решила, что все делает правильно.

В тот день Роза не называла ее по имени: она шепнула: «Мамочка…» – и погладила ее по волосам.

Элен ждала в садике крематория, жалком, с кое-как подстриженными и пожелтевшими кустами. Земля словно бы сознательно ограничивалась строгим минимализмом, чтобы не терзать души овдовевших и осиротевших красивыми цветами. Роза была намного выше Элен, она иногда спрашивала себя, почему так получилось, и тут же вспоминала, что не рожала эту девочку.

«Меня не удивляет моя бездетность, – сказала Элен Люсьену, вернувшись от врача после попытки завести второго ребенка. – У женщины, не умеющей читать, не может быть детей. У людей утроба действует в унисон с мозгом. Моя, как и глаза, все делает не так». Люсьен ничего не ответил: если Элен была в чем-то уверена, она была уверена. Он не мог обучить утробу Элен шрифту Брайля, чтобы она родила ему сына.

Один из служащих крематория выдал Элен урну с прахом Люсьена, она поблагодарила и уложила ее в голубой чемоданчик. Роза наблюдала молча, потом задала единственный вопрос: «Едем в Милли?» Элен покачала головой – сказала, что они с Люсьеном отправляются в путешествие, а хозяин кафе теперь малыш Клод.

Я заснула над синей тетрадью, с ручкой в руке. Жюль только что вернулся из «Парадиза», от него воняет спиртным и табаком. Он падает на кровать и едва не сбрасывает меня на пол.

– Черт бы тебя побрал, Жюль, ты снова все испортил!

Я видела сон, в котором брела по пляжу Элен, но ее там не было. Я встретила Романа в белом халате, и он сказал, что за ней пришел Люсьен. Над нашими головами летала чайка. Роман обнял меня и собирался поцеловать…

Жюль шмякает мне на живот сверток в подарочной упаковке.

– Для тебя передал один тип. В «Парадизе».

– Кто?

– Твой мужик.

– Нет у меня мужика.

– А вот и есть… Твой мужик, доктор.

– С чего ты взял?

– Он сам сказал.

– Ты танцевал, а он подгреб и брякнул: «Привет, я доктор»?

– Нет, он ждал тебя на парковке.

– Ждал меня?

– Он подвез меня до дома. Увидел, что я набрался, и предложил. Он точно в тебя влюблен.

Издав то ли хрип, то ли всхрап, он поворачивается на бок и засыпает. Я трясу его, пытаюсь разбудить, но он не реагирует.