Забытые руины

– Тен, ты что-нибудь слышал о лигурах, показывающих будущее? – не удержавшись, спросил я в тот же день, когда сигва украсила мою кисть. – Лигурах, позволяющих заглянуть немножко вперед, увидеть один из возможных вариантов этого будущего. Знаю, звучит бредово, но… Такое вообще возможно?

Следопыт ответил не сразу. После всего, что случилось на руинах, он стал еще более задумчив, чаще искал одиночества. Порой мне казалось, что его мысли направлены исключительно на мой браслет. Понимал, что ничем хорошим это не закончится. Поэтому отчасти был рад, что наши пути в скором времени разойдутся.

– Ну так что? Можно увидеть?

– Ты видишь.

Это был не вопрос. Утверждение.

Я не спорил. Сам давно подтвердил это – в то мгновение, когда вслух предвосхитил гибель двух наемников в Дикой яме.

– Вижу.

– Как?

– Не знаю, Тен. Не могу этого объяснить. Я будто проживаю часть чужой, еще не прожитой жизни. Вижу происходящее чужими глазами. Даже слышу чужие мысли и… Это не сон. Это полноценная жизнь. Ее крохотный фрагмент. Безумие какое-то. Поначалу думал, что это из-за яда Азгалики, а потом…

– Потом увидел Тарха.

– Да.

О других видениях, о том, что случилось с Гийюдом, я не стал упоминать. И без того сказал Тенуину слишком много.

– Ты так и не ответил на мой вопрос, – напомнил я следопыту.

– Если верить суэфритам, времени, а с ним и прошлого, и будущего не существует. Ткань нашего мира – переплетение струн. Простейший причинно-следственный закон, порожденный единой первопричиной.

– Волей Акмеона.

– Да. Следствие, даже простейшее, предсказать невозможно. Его появление определяет слишком много крохотных причин, которые, в свою очередь, оказываются следствиями других причин – таких же крохотных и рассеянных. Бесконечная цепочка. Сеть жизни. Но если б кто-то смог увидеть все причины разом, почувствовать сами струны, то – да, он мог бы видеть и то, что недоступно зрению других.

– Будущее.

– Назови это так, если хочешь.

– А лигур? Ты когда-нибудь слышал о таком лигуре?

– Нет, хангол. О таком лигуре я не слышал. Если только…

– Что?!

– Слишком многое неизвестно. Ойгурный род умеет хранить свои тайны. Нам же достаются легенды, слухи, догадки. Ничего более.

– И что говорят легенды?

– Говорят, что поначалу сам Эрхегорд, а затем и его брат, Бауренгорд, обладали составным лигуром, теперь давно утерянным и даже не сохранившим после себя своего истинного имени. На ноагриле, запрещенном языке, его называли Ногромор.

– Ногромор, – прошептал я, угадывая в звучании этого слова что-то на удивление знакомое.

– Сложно сказать, в чем именно проявлялось его воздействие. Одни легенды говорят о власти видеть струны, другие – об умении подчинять себе любое из живых существ, третьи – об умении черпать силу из заложенного в нас зерна. Наконец, сами суэфриты утверждают, что только Ногромор позволит Вестнику отыскать, а затем пробудить Акмеона, возвестить начало последнего цикла известного нам мира. Акмеон вспомнит о своем всевластии. Оставит наш мир. Вернется к пустоте своего одиночества.

И еще. В одном легенды сходятся. Если верить им, Ногромор был на Бауренгорде, когда тот сложил первые строки Бирюзовой книги – впервые употребил вневременную позицию ворватоильского языка. В его воспоминаниях о странствиях Акмеона прошлое, настоящее и будущее сплелись в неразделенную вечность.

– Как… как выглядел этот лигур?

– Об этом не упоминают даже легенды. По меньшей мере те, что я слышал.

– Но ты сказал, что он был составным.

– Да, так говорят.

– А если он был составным…

– …то по размерам уж точно превосходил небольшую пластину. Тебя ведь это интересует?

– Мактдобурский архив. – Я в страхе обхватил браслет. – В нем ведь и про Ногромор написано?

– Как и про остальные лигуры, изученные Эрхегордом.

Сидя за умывальным столиком «Чонги», я опять вспомнил этот разговор с Тенуином. До боли сжал челюсти.

Заставлял себя отвлечься другими мыслями. Смотрел на абзацы, посвященные Багульдину. Пытался выдавить из себя несколько новых строк. Беспокойный храп Громбакха теперь раздражал еще больше. Наконец отбросил перо. Встал.

Прошелся по комнате. Вытащил из заплечного мешка камень. Стал подбрасывать его. Несколько раз уронил. Никак не мог привыкнуть к его весу – бросал то слишком слабо, то слишком сильно. Это был один из перевертышей Аюна. Добрые четверть пуда в небольшом, шириной с медную монету, камешке. Я подобрал его недалеко от дома Нитоса – там, где погиб Вельт.

Странно, но я получал удовольствие от того, как перевертыш падает на ладонь. Слишком тяжелый для таких размеров. Хотелось вновь и вновь наслаждаться этим противоречием. В первые дни, когда мы только приехали в Икрандил, я совсем не выпускал его из рук, даже клал на ночь под подушку, а неделю назад заказал у портного кожаную перчатку – такую, чтобы в ладони был кармашек для моего камня, а косточки кулака прикрывала дугообразная стальная пластинка. С такой перчаткой удар у меня будет не хуже, чем у Громбакха. Вчера успел забрать заказ, но перчатку так и не примерил.