— Хочу! А он не хочет?! Христианин, русский человек! Был бы грек, как другие митрополиты, а то ведь...
— Ми-и-итя, тезка, дружок ты мой дорогой! Он ведь в десять раз умнее нас с тобой и в сто раз опытней. Ты хочешь татарам врезать, а там хоть трава не расти. А он хочет народ наш спасти! Чуешь разницу?
— Дак ежели бы удалось татарам хоть разок врезать...
— И что?
— Как что?!
— Олгерд им врезал. Олег, сосед твой, тоже врезал. А что изменилось?
— Да это разве врезал? Надо так врезать, чтобы костей не собрали!
— А ты представляешь, сколько там костей! Целая степь, без конца и края. Все на конях и с луками. Рой пчелиный! Ну врежешь ты им раз. Тебе никогда не приходилось рой пчелиный растревожить?...
Дмитрий насупился, молчал.
— ...Алексий это лучше всех понимает. Потому и боится. И считает — рано!
— Вчера рано, нынче рано... Завтра — опять рано?! Когда ж не рано-то? А поздно вдруг не окажется?! Когда последнюю рубаху с себя снимем и в Орду отвезем!
— Ты это Алексию скажи.
— Ему скажешь...
— Тогда помалкивай. И делай по его.
— Нет! Делать будем по-своему. И в Нижний тебя я не отпущу. Рой пчелиный, говоришь? Но ведь хороший бортник его — хоп! и в дупло! И ничего страшного. И ведь надо же кому-то начинать!
— Надо, тезка, надо! И я тут с тобой и за тебя, и ведь обсудили мы это, чего воду в ступе толочь! Только как начать? Чтобы и рой до времени не растревожить, и дело чтоб пошло, и друзей не распугать, и митрополита убедить.. . А то повяжут нас с тобой по рукам и ногам, делами какими-нибудь, обязательствами...
— Как же быть?
— А может, поехать мне в этот Нижний? От греха...
— Еще чего! А тут кто будет? С кем я войско, как ты говоришь, «строить» буду?
— Войско — дело долгое. А нам с тобой промахнуться нельзя. Тебе теперь с крепостью забот года на три, а мне... Ведь коли мы на татар замахиваемся, нам все княжества пристегивать придется, всю Русь. Значит, везде войска надо «строить», стало быть и в Нижнем... Меня одно только смущает: устрою я им войско, а они его на нас же и повернут. А? Не может так случиться?
— Черт его знает... Не должно бы вроде. Тесть все-таки... Но с митрополитом надо помозговать...
— Во! И он будет доволен, и дядя Вася успокоится, и мы, никого не дразня, свое дело начнем полегоньку продвигать. Я думаю, ты прав, Константин на зятя не попрет... И силенок у него не очень, да и осаживали вы его уже не раз, а к татарам они ближе, при удобном случае можно и попробовать как-нибудь по мелочи.
— Хорошо бы!..
— А тут поуляжется, поуспокоится... с крепостью, с постройкой завяжется, дела, заботы... Ты меня под каким-нибудь предлогом и дерни назад. Вдруг от немцев или от моих, от литвин отмахнуться понадобится, или еще какая нужда... На своих только не зови, не пойду.
— Помню. Ну что ж... Тогда — езжай? Но здесь-то я, наверное, и без тебя что-то смогу делать, не сидеть же сложа руки! Ты накажи, что надо и как.
— Сейчас главное — запустить в дело моих оружейников. Только в Москве их устраивать нельзя. Дело кропотливое, долгое, а тут одна искра — и все псу под хвост, и опять целый год налаживай, а наладишь, так опять... Тут, я слышал, где-то железо у тебя...
— Есть малость. В Серпухове.
— Нам много и не надо. А это твой удел?
— Вовкин.
— Чей?!
— Братишки двоюродного. Ты его не видал еще? Он тут, за Архангельским собором, в отцовом тереме живет. Парнишка ничего, свой. Объясним ему, и посадит он твоих оружейников, куда они захотят.
— Тогда, может, не только оружейников? ???
— Это ведь на Оке?
— А!!! Да-да-да-да! Но у тебя теперь и у самого там Кашира.
— Народу у меня пока — чуть. Их бы вместе...
— Какой разговор! Сообразим.
— Добро! А брату твоему который год?
— Тринадцатый.
— Тринадцатый... В этом возрасте князей начинают учить полками командовать. У него-то учитель каков?
— Шуба Акинф Федорыч. Добрый воевода, храбрец.
— Добрый воевода — не всегда добрый наставник. Ты сам посмотри, да получше вникни. Может, придется учителя-то и заменить... — Бобер цыкнул зубом и подмигнул.
— А-а! Да-да-да-да! — Дмитрий понял, засмеялся. — Это мы проверим! В свое время.
* * *
Год 6874-й (1366-й), несмотря на вспыхивающий то тут, то там мор, на жару и сухмень, грозивших к зиме и весне голодом, выходил для Москвы непривычно спокойным, свободным от свар с соседями, и москвичи ловко и оперативно распорядились «свободным временем». Затеялось дело громадное, невиданное.
К весне деревянный город восстановился, можно считать, полностью. Обгорелые останки прежних домов с последним снегом сгребли в Неглинку и Москву-реку, и на весеннем солнышке зажелтел свежими бревнами новый город.