Забытый. Москва

—  Средств, которые мы давно уже собираем на это строительство, все-таки пока недостаточно. Но ждать больше нельзя. К тому подвигают нас обстоятельства. А вновь ставить после пожара деревянные стены, чтобы опять и опять их переделывать, глупо и расточительно. Потому честью постройки каменного города мы решили поделиться с нашими возлюбленными боярами. Самым уважаемым, и в первую очередь из присутствующих, мы хотим уступить строительство нескольких башен в будущих стенах. Кому какую удобней, рядом с собственным подворьем, чтобы называть ее потом (если будет не стыдно, конечно!) своим именем.

Шумок на дальнем конце перерос в явно слышимые возгласы: Дело! Дело, князь! Здорово задумано! Давно надо было! Поручи мне, князь, самую главную  — не подведу! А почему тебе?! Ишь, разбежался! Молод еще впереди старших лезть!

И тут не удержался (или специально подпустил?!) Петр Иваныч, казначей:

—  Эй, погодите, охолоните малость! Башен на всех не хватит.

И радостный смех среди молодых, и восторженный взгляд в сторону Бобра и победная улыбка князя Дмитрия.

Бобер исподтишка наблюдал за Василь Василичем. Тот озирался гневно и растерянно. И пока молчал! Молчание митрополита означало  — да, благословил. Но почему без него, тысяцкого, главного человека на Москве?! Как могло такое произойти?! Как могло в голову взбрести молодому мальчишке?! Значит  — говорили, рядили, обсуждали... И без него! Но ведь не вдвоем же с митрополитом! Тогда с кем?!

«Неужели этот, напротив, с кошачьими глазами? Может, и этот... Иначе с чего бы Митьке вспотычку из Коломны срываться. А ты, мил дружочек, просидел в Коломне-то, лишку просидел, вот и... Но если так, то слишком уж шустер выходит. Срочно его надо от князя подальше, срочно!»

Василь Василич зыркал то на митрополита, то на Бобра, то на Дмитрия и продолжал молчать, но чем дольше длилось молчание, тем труднее становилось начинать возражать. И в конце концов он так и промолчал, не решился!

А меж бояр уже пошло обсуждение. Иван Родионыч пробурчал с сомнением:

—  Значит, сначала старые сносить? Вообще без стен останемся. Надолго! И труд какой...

—  Зачем сносить?!  — удивился Дмитрий.

—  Как зачем? Если новые внутри старых ставить, тесновато будет. И так уж непросторно живем, а надо вперед смотреть.

—  Вот и смотри! Снаружи будем, Иван Родионыч, далеко снаружи!

Новый взрыв восторга (шепотом!) на нижнем конце и новый неописуемо счастливый, торжествующий выстрел-взгляд Дмитрия в сторону нового члена Думы, и это Василь Василич заметил уже легко, потому что ему было не до обсуждений, ему был интересен только князь, так вдруг неожиданно (и сильно!) взбрыкнувший, и тот, кто смог его на это подбить, сидевший напротив и как будто равнодушно ворочавший туда-сюда своими желтыми зенками.

«Он, больше некому. Сопляки! Все лезут славу себе добывать! Хорошо на готовом-то. На собранном по крохам, по сусекам наскребенном, наметенном. По пылинкам собирали, у голодных изо рта кусок выдирали!.. И с Иваном, и с Семеном... о Данилыче уж и говорить нечего  — все в колту, в скотницу, в казну! А этот стручок выскочил и сразу все (ведь все уйдут! такое дело!) денежки по ветру  — ффу-у-й! Стены, вишь, ему подавай! Вот погоди, приедут послы татарские  — как запоешь?! Чем отдариваться станешь?! А завозится Тверь, али Рязань, али Новгород заартачится?! На какие шиши войско снаряжать будешь?! Ну теперь чего уж... И этот сидит, умник! Молчит. Благословил, одобрил! А отдуваться кому?! Но я тебя все-таки спрошу!..

* * *

По окончании «сидения» Думы Великий князь встал и вышел, окруженный молодыми боярами, кинувшимися к нему в сильном возбуждении с планами и предложениями. Не поднялись сразу только трое: Василий Василич с сыном и новичок  — пришелец. Да еще митрополит сидел в своем углу, как заснул. Впрочем, он всегда уходил последним.

Бобер поглядывал на Василь Василича, тот на митрополита, а митрополит смотрел в пол, и лицо его было светло и покойно.

Тысяцкий, пошептав что-то сыну, заворочался подниматься. Иван вскочил и направился к выходу, а Василий Василич подошел к митрополиту, встал на колено под благословение:

—  Благослови, святой отец, на труды тяжкие и непонятные и соблаговоли выслушать раба Божьего Василия наедине.

Дмитрий слышал и «спиной чувствовал» колючий холод, исходивший от этого человека. Последнее слово предназначалось явно ему, Бобер поднялся, мягко скользнул со ступенек, поклонился митрополиту и исчез из палаты.

—  Слушаю тебя, сыне, что стряслось?  — митрополит благословил и уставил спокойный свой взор на тысяцкого.  — Садись.

Василий Василич тяжело опустился на конец скамьи, где только что сидел волынец:

—  Не знаю, отче, что у ВАС тут стряслось, ума не приложу! Что такое громадное для Москвы дело без тысяцкого московского решили. Не посоветовались. Слова даже не сказали!

—  Не посоветовались...  — задумчиво повторил митрополит и совершенно неожиданно для собеседника вдруг обронил,  — и не только с тысяцким.