Забытый. Москва

Дмитрий вышел от Юли, подтянувшись, одернувшись и оглядевшись со всех сторон и основательно поплескав в лицо ледяной водой. Начал спускаться по лестнице и увидел, что внизу уже стоит, расставив руки и загородив собой весь широченный проход, монах, улыбающийся во всю рожу и... опять трезвый!

—  Ну, отче, ты, никак, и в самом деле завязал по-серьезному! Я прямо тебя не узнаю!  — они обнялись и долго хлопали друг друга по плечам и спинам.

—  Завязал, сыне, завязал, иначе нельзя, но вот нынче развяжу маненько, на вечерок... в твою честь. Больно интересно узнать, как ты там с ушкуйниками-то...

—  Э-э, отец Ипат, там интересного мало. Я ведь не рассказывать, а слушать приехал.

—  Ну-у, этого у нас для тебя хватит, только уши развешивай. Говори, с чего начинать.

—  Погоди, отче. Я ведь только вошел. Еще и на сыновей глянуть не успел. Юли!

—  Я, князь, чего тебе.  — Юли подлетела, чудно полыхнула глазами, монах аж крякнул.

—  Где Борька с Мишкой?

—  У митрополита. Их там грамоте с утра до ночи обучают. Так строго, так много, прямо как невольников держат. Так их жалко...

—  О-о, это неплохо! Чему ж их там?..

—  Да разному. Там чуть ли ни сам Алексий за ними наблюдает. Понравились они ему. Собирается помощников из них себе делать. Я хорошо не знаю, княгиня расскажет.

Юли растворилась в великой всеобщей суете, а монах, выразительно глянув ей вслед, крякнул еще раз и склонился к Дмитрию, понизил голос:

—  Ну хороша, конечно, баба, блеск, все мужики тут по ней с ума посходили. Но ведь не вот, чтобы лучше и не найти. Да и не молода уж... Сколько ей? Тридцать семь? восемь? Но как тебя увидит!.. Разом как-то, вмиг, в десяток, в сотню раз краше становится. Вспыхивает красой! В эти моменты даже я готов за ней, стервой, козлом скакать, прости, Господи, душу грешную! Ты бы сказал ей, чтоб остереглась как-то. Ведь увидит Любаня  — сразу все поймет.

—  Да она, похоже, давно уж все поняла, отче.

—  И как же?!  — раскрыл рот монах.

—  Как видишь,  — Дмитрий пожал плечами.  — Твоя-то Ботагоз как? Все кается?

—  Оо-охх, сыне, моя Ботагоз теперь не Ботагоз, а Варвара. Опять затяжелела. Первый-то у нее выкидыш получился. Знаешь?

—  Писала мне Люба.

—  Теперь из церкви не выходит, меня до себя близко не подпускает. Помереть боится. Кто-то ей рассказал (узнаю  — пришибу!) историю твоей матери. Вот она и... Не столько помереть, а вот дитя своего не увидеть... Живого...

—  Ну-ну! А ты-то уж?.. Не можешь ее уболтать, успокоить? С твоим-то красноречием. Ты мне скажи, как дальше-то будешь. Женишься или опять так?

—  Э-э! Ведь ты мое положение знаешь. Наладишься жениться, всплывет, что я монах. Возьмутся расстригать, с женитьбой большой вопрос, ведь я уж был женат, сраму не оберешься. Да и на тебя пятно, скажут  — кем он себя окружил. .. Пущай уж, наверное, так пока... А? Как думаешь?

—  Мне-то что! Мне ты такой сподручней, на подъем легче.

—  Ну насчет «подъема» ты не сомневайся. За тобой я в каком хошь виде поднимусь.

Подошел Ефим:

—  Здрав будь, князь! Как доехал?

—  Здорово! Доехал хорошо. Как вы здесь, как хозяйство?

—  Хозяйство  — грех жаловаться. Все на месте, все в порядке, и запасено, и прибрано.

—  А если сейчас в поход?  — не удержавшись, Дмитрий подмигнул монаху. Но Ефим и бровью не повел:

—  Скажи, какой обоз, я к утру снаряжу.

—  Так-таки и к утру?!  — смеется Дмитрий.

—  Снарядит,  — урчит монах,  — это такой... черта запряжет.

В улыбке Ефима смешиваются радость и самодовольство:

— Баня готова, князь. Сегодня, как нарочно, топили для других дел, а тут ты. С кем пойдешь?

—  С отроками, с кем же еще. Они у меня иззябли, устали.

—  Отроки уже моются давно, у них своя баня.

—  Во как!

—  Вот так!  — смеется монах, тут тебе не у Константиныча в Нижнем. Княгиню ждать не надо, не до бани ей теперь в таком положении...Я могу составить тебе компанию, так уж и быть.

—  Ну, если на полке меня не уморишь...

—  Ладно-ладно, а то как перед Любой отчитаюсь? Да и быстрей надо, она ведь уж скоро подъехать должна.

И Дмитрий об одном только подумал и пожалел: «Если б знать! Верных полчаса еще мог с Юли кувыркаться!»

7

Пар бодает в потолок. Ну-ка, с ходу на полок!

А. Твардовский

В бане с отцом Ипатом разговаривать о чем-либо было совершенно бесполезно. Он ревел быком, визжал свиньей, катался с пола на полок и обратно, и единственное слово, которое из него время от времени исторгалось то с ревом, то с визгом, было: наддай! Плескал ли Дмитрий на каменку, хлестал ли его веником, поливал ли из ковша чуть ли не кипятком, он орал одно:

—  Наддай, сыне! Наддай!

Измочалив об него два веника, замучившись, обессилев от жары, Дмитрий махнул рукой. Окатился холодной водой, выскочил в предбанник, схватил огромный рушник, стал вытираться. И сразу как из-под земли возник Ефим со жбаном кваса:

—  А ну, княже, прими! Княгиня прикатила, ждет  — не дождется, а вы тут...

—  Да с этим боровом как свяжешься... Ух, спасибо те, Ефим! Каков квасок! У-у-у, крепче меда.

Между тем монах, лишенный поддержки, затих и скоро вывалился в предбанник, кряхтя и вздыхая: