Зачарованная кровь

Все заготовленные слова испаряются. Не чувствую боли в царапинах, которые нас сейчас соединяют, лишь горячее, пульсирующее покалывание. И дикое ощущение, будто только что мне отдали весь мир, а я стою, не зная, чем расплатиться. В сомнениях, что он впрямь услышит, сбивчиво и несмело мысленно произношу свою спонтанную клятву, далёкую от заготовленной:

«Анвар Эгертон, я клянусь тебе в верности. Клянусь, что не предам тебя и не раскрою твоей природы людям. Что принимаю её, принимаю тебя целиком. И что научусь тебе доверять», – кажется, что-то важное и подходящее в этом всём было, потому что он на миг прикрывает веки, забирая мои обещания.

Мы размыкаем руки, и кассиопий поливает их водой из кувшина, смывая в чашу остатки крови. Мысленная связь тоже прерывается, но осадок остаётся, как и останутся шрамы. Хлопки народа и свистки разносятся по площади, торжествующе летят на постамент лепестки и, как положено, пригоршни сахара в ноги – на сладкую жизнь. Развернувшись лицом к людям, с улыбкой откидываю вуаль с лица. Теперь можно. Последняя глупая деталь перед тем, как сойти с постамента и начать выслушивать поздравления: у самых ступеней рядовой жрец в белом капюшоне подносит блюдо с грубой ржаной лепёшкой, которой положено накормить друг друга.

Нерешительно останавливаюсь и понимаю, что мой беглый взгляд на Анвара абсолютно просящий: избавь от этого, ты обещал. Обещал, что я могу не переживать ни о чём. Он едва заметно кивает и спокойно отламывает кусок лепёшки – я даже вижу кхоррову розоватую начинку.

Пальцы немеют, и это совсем не от кровопотери. Среди кружащих лепестков, вновь зазвучавшей музыки и аплодисментов показать свою болезность не хочется совсем. Но мне просто некуда деваться, так что как можно смелее отламываю кусок и замираю: нет никакого специфичного запаха моей отравы.

Верить ему? Кажется, я только что поклялась именно в этом.

Первой подношу к его губам лепешку, и он безропотно позволяет положить её в рот. В прозрачных глазах явными искрами кружит смех, так что не пытаюсь уклониться от его руки и решительно смыкаю зубы на своём кусочке, мысленно готовясь потерять сознание ко всем болотным духам от такого нарушения запретов.

Желе. Вишнёвое желе вместо мяса, сладостью тающее на языке. От облегчения, что я могу это проглотить, едва сама не смеюсь в голос. Жаль, что выражением лица не передать всю глубину моей благодарности и то, как внезапно хочется обнять его за помощь. Зато можно потянуться к руке и осторожно переплести пальцы. Крепче, теплее – раны снова, намеренно соприкасаются.

«Спасибо».

Слышу Анвара в своих мыслях, уже этого не пугаясь, а ожидая с волнительным трепетом:

«Не за что, моя принцесса».

8. Когти

Никогда на моей памяти парадный зал не выглядел настолько роскошно. Розоватые мраморные полы сияют до зеркальности, отражая огни хрустальных люстр и расставленные по периметру золочёные витые канделябры. Повсюду расписные фарфоровые вазы с пышными букетами голубых роз, и неслышно снуют между множественными круглыми столами слуги в одинаковых синих передниках. Кружевные скатерти вышиты серебром, и в переплетении узоров можно увидеть гибких снежных барсов с раскрытыми пастями, таких же, как на гербе за моей спиной.

Я думала, что предстоит новая пытка, но пир будто продуман до мелочей – тех самых, что важны именно мне, пусть я не давала никаких распоряжений. Наш с Анваром стол отдельно, во главе зала вместо тронного постамента, лицом к гостям. Два широких полотна развешаны позади: барс и сокол с перьями-ножами, как олицетворение соединяющихся родов. Но самое прекрасное в том, что до меня практически не добираются запахи разномастных угощений – запечённых диких уток и пирожных с горами крема, копчёной свинины и паштетов, трюфелей и фаршированных форелей – иначе сказать, запахи отравы. Передо мной настолько исключительно дозволенные угощения, что когда вижу это и осознаю, от благодарности и нежности настроение взлетает почти до отметки «счастлива».

Впервые кто-то впрямь позаботился о моём комфорте.