Зачарованные луной. Эпизод «приобщения к революционной традиции» (без илл.)

Но в своем политическом издании «Набат», где можно было выражаться открыто, он не довольствовался сочувствием общепрогрессивным идеям и даже прямо критиковал их защиту в нелегальной публицистике Лаврова. Сам Ткачев сосредоточился на утверждении прежде всего принципов необходимости боевой дисциплинированной революционной организации и необходимости политической борьбы, принципов, забытых тогда многими. Он так подвел итоги этой своей деятельности: «… я никогда не придавал особого значения распространению “Набата” в России. “Набат” был не агитационный революционный листок; его задача состояла лишь в том, чтобы вернуть революционеров к тем единственно практически верным идеям и принципам революционной деятельности, от которых они, под влиянием реакции, под влиянием анархистских и л[авровски]х бредней, стали было открещиваться. Эти идеи и принципы не заключали в себе ничего нового, но их недурно было напомнить. И “Набат” мог выполнить (и действительно выполнил) эту задачу, не будучи даже распространен в России. Достаточно было, чтобы с его программой и с основными принципами ознакомились лишь некоторые революционные деятели, чтобы среди них он возбудил толки и распри, достаточно было напомнить забытые идеи небольшому числу революционеров, а затем уже сама революционная практика не замедлила доказать разумность, практичность этих идей и распространить их среди большинства революционеров. Я очень хорошо знаю, что в России мало кто имеет в руках “Набат”, но о его существовании, о его программе, о его принципах известно было во всех почти революционных кружках. Вкривь и вкось обсуждая эту программу и эти идеи, извращая их, клевеща на них, анархисты и лавристы распространили их среди молодежи и подготовили их окончательное торжество, торжество, выразившееся в образовании партии “Народной Воли”, в образовании целого ряда “исполнительных” и иных комитетов, в программе, принятой на Липецком съезде, и, наконец, в целом ряде удачных и неудачных покушений»[47].

Ткачев должен быть для нынешних левых полезным примером умения ставить адекватные задачи. Он в свое время увидел, чего не хватает движению, и все свои силы бросил на преодоление этого недостатка. Он диалектически подходил к вопросу о революционном потенциале народа, не льстя ему, не обманывая себя и своих читателей. Не зря он говорил, что «мыслитель, имеющий претензии принести действительную пользу своим согражданам, серьезно думающий об улучшении их быта, об увеличении их материального благосостояния, сочувствующий страданиям своих ближних, — такой мыслитель прежде всего должен быть практическим мыслителем...»[48]. Это бы полезно усвоить.

Есть, на мой взгляд, важная идейная причина, заставившая «Скепсис» и «Рабкор» ответить на публикацию «Сен-Жюста» о Ткачеве, выставляя вовсе не вдохновляющий пример Лаврова, защищая его даже путем прямой лжи, как это сделал Романов. «Скепсис» связал образ Лаврова с идеалами Просвещения, которые журнал изначально взялся отстаивать. «Рабкор» в последнее время заявил о том же, правда, в совсем неуклюжей форме: «идеи социального прогресса и Просвещения остаются сегодня самым дефицитным продуктом на российском “интеллектуальным рынке”, и эта нехватка куда боле[е] опасна, чем любые проблемы с рублем и нефтью»[49]. Небрежность языка подсказывает, что это лишь поза, а не позиция. Романов вкупе с прочими авторами никак за энциклопедиста не сойдет. И тем не менее, что означает эта ссылка на Просвещение?

Означает она как минимум недиалектичность мышления. Надеяться сейчас на Просвещение — это то же самое, что мечтать о возвращении во времена царя-батюшки или желать установления СССР 2.0. Полагаю, большинство авторов «Скепсиса» и «Рабкора» посмеялось бы над подобными надеждами имперцев и кургинят, полагающих, что можно повернуть вспять общественные отношения. Но ведь претендовать на Просвещение сейчас — это ничуть не умнее. Просвещение также предполагает конкретную систему общественных отношений, которую больше нельзя воспроизвести.

Буржуазное Просвещение было выразителем интересов шедшего к власти класса буржуазии. Оно играло подрывную роль в классово-сословном феодальном обществе открытого подавления, поскольку было единственной альтернативой, отвечавшей интересам широких масс. Оно было сильно, вскрывая объективные свойства вещей и отношений. Оно было убедительно на фоне тотальной лжи официальной точки зрения. Просвещение носило научный и моральный характер, но как раз не имело идей прямой политической борьбы и организации. Мощнейшее движение масс в Американской и Французской революциях объясняется не чьим-то восхитительным руководством, а остротой классовых противоречий и стремлением масс воплотить свои классовые буржуазные интересы, не меняя рода своих занятий, сохраняя классовое общество в целом. Как говорится, не Робеспьер все это устроил — в каждой деревне был свой Робеспьер.