Пропеллер перестал вращаться, но лампочка датчика пожарной тревоги оставалась вишнево-красной. Была надежда на воздушный поток, уменьшающий сопротивление. Я всеми фибрами души надеялся, что тревога ложная – ведь самолет только что вышел из рук механиков после проверки и отладки.
Но датчик продолжал гореть, а у меня был всего один огнетушитель.
– Настало время вскрыть эту волшебную бутылочку, Джим.
Я замедлил самолет, чтобы повысить эффективность огнетушителя, и нажал на кнопку его активации. Огонек погас.
Я был в недоумении. Выходит, самолет и правда горел? Я ждал, что крыло вот-вот отвалится, но ничего не происходило.
В течение следующих нескольких часов мы, оставшись с одним двигателем, медленно теряли высоту, наконец стабилизировавшись на 7000 футов над землей. Я отправил сигнал бедствия «Mayday», который принял добрый пилот летевшего высоко над нами самолета авиакомпании Аег Lingus и передал властям. У меня не было возможности поблагодарить его лично, так что, пользуясь случаем, хочу сделать это сейчас.
Океан под нами внезапно показался по-настоящему огромным. Джим заметил вдали флотилию морских судов.
– Взгляни на эти корабли, – заметил он. – Мы можем врезаться прямо в них.
Через полчаса мы поняли, что «корабли» на самом деле были айсбергами.
Система GPS привела нас к взлетно-посадочной полосе, и на последних литрах топлива мы сели на гренландскую землю. Когда шасси почти коснулись земли, я заметил, что датчик пожарной тревоги снова начал мигать. Как я и подозревал, это, скорее всего, было ложное срабатывание. Очевидно, никакого пожара на борту не было.
На утренней прогулке я любовался сверкающими на солнце ледяными горными вершинами, тронутыми синевой. Красота этого места омрачалась грустными событиями. В предгорьях находились руины военного психиатрического госпиталя США – сохранились только фундаменты больничных домов. Во времена холодной войны этот госпиталь использовался как место содержания солдат, повредившихся рассудком в боях. Их скрывали от широкой общественности, и сегодня такую практику посчитали бы позорной. Этих ребят прятали в Гренландии, потому что их проблемы были «угрозой для духа нации». Также в здешних местах находилось огромное хранилище боеприпасов, зарытых под горой, что протянулась параллельно взлетной полосе. К сожалению, небольшой частный военный музей в день нашего прибытия был закрыт.
Мои же сомнения по поводу самолета частично развеял ухмылявшийся инженер из Greenland Air.
– Хо-хо-хо! ПОЖАР! Хо-хо-хо! ПОЖАР!
Он возился под капотом двигателя, и огонек пожарной сигнализации загорался по его команде.
– Очень смешно, – проворчал я. – Что это было?
Он улыбнулся.
– Да просто провод отошел. Я починил, он больше не болтается.
«Эту историю я запомню надолго», – подумал я, взлетая в направлении Парижа.
Все эти полеты были частью акции в поддержку тура «Брюс Дикинсон вернулся», повторного представления вашего покорного слуги восторженной публике. Главным событием, конечно, должен был стать новый альбом, который мы собирались назвать «Brave New World» – как отсылка к знаменитому роману Олдоса Хаксли «О, дивный новый мир!».
У Стива был дом в португальском Фару, и все мы перебрались на виллы и в апартаменты в этом туристическом раю, чтобы жить и сочинять вместе. Летом Фару прекрасен, но зимой там бывает сыро и неприятно. По ночам мне и Янику приходилось укутываться в несколько одеял, но и это не спасало от озноба.
Скоротать время нам помогал главным образом гольф – потому что в него можно было играть бесплатно и потому что там в принципе нечем было заняться, если не сочинять песни или выпивать в местном безлюдном пабе.
Нико играет в гольф очень хорошо. Ник Фалдо специально брал у него уроки игры на барабанах, надеясь получить кубок «Райдере» (забегая вперед, он не получил). Я тоже решил попробовать свои силы на ближайшей лужайке. Но гольф не заставил мое сердце биться чаще. Левой рукой, правой рукой, одна клюшка, другая – маловато адреналина. Тут я солидарен с Марком Твеном: партия в гольф – это испорченная хорошая прогулка. Тем не менее, хоть я и решился на это всего раз в жизни, должен признать: гольф – один из тех видов спорта, где нужно выкладываться по полной программе.
Я был кэдди у моего отца, когда тот играл в Шеффилде. В ту пору быть кэдди означало испытывать боль и страдания: почти вертикальные склоны, пронизывающий ветер, плюс не было всех этих электрических тележек, предназначенных в помощь хлюпикам и размазням. Я занимался этим только потому, что запал на зубастую барменшу из гольф-клуба, однако когда я подошел к ней поближе, то увидел, что по ее предплечьям не помешало бы пройтись газонокосилкой.