Задачка на три корги

Они встретились здесь, чтобы поговорить о Шолто Харви. Элеонора приходилась Лавинии Хоторн-Хопвуд тетей, и вчера художница с удовольствием представила их друг другу.

– Боже, она Шолто вдоль и поперек знает! Не забудьте налить ей что‑нибудь выпить. Она вам много чего интересного расскажет, и с вами, я уверена, тоже не соскучишься.

Минут десять они обсуждали дворец, и Рози проделала свой коронный трюк: говорила так, чтобы ее хотелось слушать бесконечно, но ничего полезного толком не рассказала.

Наконец Рози упомянула бывшего заместителя хранителя картин королевы. Она придумала себе оправдание, якобы ей нужно собрать парочку интересных историй для книги о Королевской коллекции. Выражение лица Элеоноры, до того восхищенное и заинтересованное, вдруг приобрело черты подозрительности и презрения. На мгновение собеседница напомнила Рози кого‑то, но она так и не смогла вспомнить кого.

– Ты с ним знакома? – спросила Элеонора.

– Да, – ответила Рози. – Я даже как‑то оставалась у него на выходные.

– Понравился, наверное?

– Даже очень.

– Не сомневаюсь! – Элеонора обаятельно улыбнулась, но было видно, что ей что‑то известно. – Шолто всем нравится. Он такой… Очаровательный.

– Вы думаете? – осторожно спросила Рози. Она почувствовала в ее словах искреннее презрение, но не знала, чем оно вызвано.

Элеонора подперла рукой подбородок и наблюдала за тем, как лопаются пузырьки в ее бокале.

– Шолто влез в эту шкуру еще в детстве. Он поклонник вещей, красивых вещей. Безумный. Жаждет их, холит, лелеет, ну просто как одержимый. С младых ногтей. Его мать рассказывала, что в семь лет он умел отличать мрамор от алебастра.

– Я думала, это одно и то же.

Элеонора рассмеялась.

– Была бы тут Лавиния, она бы тебе мигом все по полочкам расставила! В общем, он из довольно обеспеченной семьи. У его родителей хватило денег на школу-пансион. И, конечно же, оказавшись в Шэдвелле, он моментально подружился с теми детьми, которым повезло еще больше. Шолто очень быстро понял, что больше всего на свете богачи обожают развлечения. Потому что им, видите ли, ужасно скучно. Если ты заработал или получил в наследство огромное состояние, то чем тебе еще заниматься? Так что Шолто заделался тусовщиком, клоуном. Он знал всех, кто что‑то из себя представляет, в трех графствах. Подлизывался, сплетничал – с матерями друзей особенно. Они, естественно, его обожали. Остроумный, начитанный, божественно готовил, приручал даже самых строптивых собак. К семнадцати годам он стал самым желанным гостем на всех вечеринках на юге Англии.

– Разве же это плохо? – спросила Рози.

Лицо Элеоноры посуровело.

– Конечно! Он же просто притворялся. Плевать он хотел на дружбу, ему нужно было другое. Доступ к Гейнсборо, Фаберже и прелестным дочуркам.

Элеонора невозмутимо смотрела на сидевшую напротив нее Рози. Она вся как будто состояла из сплошных углов – чего только стоили высокие скулы, – держалась расслабленно и уверенно. На ней были выцветшие джинсы клеш и поверх рубашки – мужской пиджак. От ее проницательного, оценивающего взгляда Рози стало неуютно.

– В тот год, когда мы с Шолто познакомились, я оканчивала школу, – сказала Элеонора. – После вечеринки в Лондоне он приехал ко мне домой на выходные. Нам обоим по семнадцать. Я четвертый ребенок в семье из пяти, мы тогда жили в поместье деда. Можно даже сказать, в шикарном особняке. Я вся такая застенчивая, послушная, обожала собак и лошадей. Мне тогда было невдомек, как вести себя с мальчиками. Изумленные лица друзей, когда они впервые приходили к нам в гости, меня уже не удивляли, но Шолто – это было просто что‑то. Он буквально влюбился в это поместье, – заключила она, всплеснув руками. – В мебель, архитектуру, во все, что там было. И в меня в том числе, потому что я тоже там оказалась. Он вел себя как маньяк. И к тому же явно страдал клептоманией.

“Посмотрим, что она сможет вам рассказать”, – говорила королева. Рози подалась вперед.

– Правда?

– Он начал с мелочей, брал сувениры на память. Моя мама очень удивилась, когда в первый же день его пребывания у нас не смогла найти серебряную пепельницу. Тогда все решили, что ее горничная куда‑то переставила, но пару недель спустя я нашла ее в кармане пиджака Шолто. Еще там была довольно изящная серебряная фигурка колибри, которую мой дед сто лет назад привез из Женевы. Два года спустя пропало яйцо Фаберже. В то время я уже работала в небольшой художественной галерее в Мейфэре, а Шолто изучал искусство в Курто. Он лишил меня девственности, и я уже настроилась на предложение руки и сердца, но так и не дождалась. Все так по‑богемному: он готовил мне ужины, очень вкусные – на газовой плите с двумя конфорками в кухне студенческой квартиры. Птицу и яйцо я случайно обнаружила, когда искала у него в ящике какое‑нибудь подобие салфеток. А позже узнала, что он умудрился утащить мамин портрет. Во всяком случае, портрет исчез в том же году на Рождество, куда еще он мог запропаститься?