Задиры

Если мы шли на операцию, я заряжал в пистолет двадцать четыре пули, если брал автомат — четыре обоймы по двадцать патронов. Это глядя по тому, куда мы шли. Еще при мне было семь-восемь гранат. Шли шеренгой, на расстоянии двух-трех метров друг от друга. Обычно нас вызывали, и мы выступали по приказу командующего сектором. Из Сан-Салвадора мы редко куда выходили, обычно несли охрану города. Осматривали грузовики, прочесывали окрестности. Помню, два парня погибли в засаде: грузовик сполз в кювет, и тут-то его накрыли. Бойня была ужасная. Эту службу мы несли каждую неделю. Была еще одна рота из черных, им выпадало много операций.

Нас перевели в казарму в семнадцати километрах от Сан-Салвадора, там мы были одни. Еду нам привозили на самолетах три раза в неделю. Один раз в неделю мы сами ходили в Ноки за консервами и вооружением. Наш гарнизон назывался Мпала, это был квадрат, окруженный колючей проволокой, и сто пятьдесят человек посредине. Нам здорово повезло с капитаном. Ели мы все из общего котла. У нас было свежее мясо, потому что мы охотились на буйволов, оленей, кабанов. Гонялись за ними на грузовиках.

Я получил месячный отпуск и побывал в метрополии. Родители купили автомобиль для перевозки товаров, его водила моя жена. Потом я вернулся в Мпалу. Мы поставили заграждения в тех местах, где могли пройти террористы[3]. Заграждения были сооружены во всех местах, откуда они могли обстреливать казарму. Иногда в них попадались животные, но ни разу — террористы, и это за все время, пока я там пробыл.

В Мпале я пробыл восемь месяцев. У нас была большая зона действий. Сначала, пока могли, ехали на грузовике, потом шли пешком. Мы, связисты, всегда были нагружены больше других, и ответственность на нас лежала самая большая. Стоило отряду заблудиться — а такое случалось, — мы выходили на дорогу в десятке километров от казармы и по радио посылали сигналы о помощи.

Мне оставалось служить два месяца из двадцати четырех, когда мы вернулись в Луанду.

Луанда тоже была окружена колючей проволокой. Существовала сеть сторожевых постов. Как ни странно, находились люди, которые не знали, что город окружен проволокой. «Не может быть! Я проезжал по шоссе». — «Ну так вы проезжали через полицейский пост. А раз там полиция, войска уже не нужны. Но если отойти на пятьдесят метров в сторону, то увидите армейские посты, а за ними проволочные заграждения».

Из-за поломки судна я пробыл в Луанде лишние шесть месяцев. Мы с женою постоянно переписывались. Были периоды, когда мы писали друг другу почти ежедневно. Я предупредил ее, чтобы она больше не писала, указав день, когда приеду. Еще в этом последнем письме я писал ей, что не знаю, как она себя вела без меня: если хорошо, все в порядке, если плохо, пусть катится из дома. Ясно, я написал это по наитию, откуда я мог что знать. Я даже намекнул в этом письме, что, если она в чем передо мной виновата, ей небезопасно оставаться дома.

В Лиссабон я вернулся в апреле 1970 года. Сошел с корабля с ранцем за плечами и отправился на поиски своих близких. Они стояли как на похоронах, Лидии-Марии с ними не было. Мать повторяла: «Она больна». А потом набралась храбрости и, рыдая, рассказала, что за три дня до моего возвращения Лидия-Мария сбежала из дома, прихватив свои пожитки. Я не плакал, но чувствовал, что у меня вот-вот лопнет голова. Я был как потерянный, в ушах у меня стоял сильный звон. Мне пришлось собрать все свое мужество, несмотря ни на что, я радовался возвращению домой. Лидию-Марию я никогда больше не видел.

Через месяц я снова поступил на завод. Когда я вернулся из Анголы, у власти уже находился Марселу Каэтану[4]. Люди могли говорить теперь более открыто. Раньше такого не водилось. Раньше боялись говорить. В январе 1972 года на Гуаме вошел в силу пересмотренный коллективный трудовой договор. Не со всеми поправками я мог согласиться. Я считал, что для нашей нынешней жизни они уже не годятся.

Я начал размышлять и беседовать с людьми. И заметил одно: между людьми появилось единство. В целом рабочие на Гуаме были сплоченны. Прежде я видел инертную, вялую массу. Теперь я вижу большую активность. «Моя сила в том, что я чего-то стою». Мы почувствовали, что можем сами разрешить свои собственные проблемы. А не так, как раньше, с протянутой рукою, подайте, что можете. Мы боремся, чтобы чего-то добиться.

Я решил продолжить учебу и стал читать трудовой договор, чтобы узнать, какие льготы имеют рабочие в этом случае. Прежнее руководство профсоюза, которое власти разогнали, распространяло листовки, призывая нас изучать законы, читать книги. Я тоже стал покупать книги и не бросал их в мусорное ведро. Я их читал и, когда чего-то не понимал, всегда находил кого-то, кто мог мне объяснить непонятное.

Коллективный трудовой договор я считаю настоящей головоломкой. Прежде всего потому, что наша профсоюзная организация очень слаба: все, что мы могли бы потребовать через профсоюз, рассматривается и решается слишком долго.