Загадка Пушкина

11-м июля 1827 года в Петербурге датирована первая личная встреча поэта с Бенкендорфом по письменному приглашению последнего. Она носила подчеркнуто неофициальный характер, поскольку состоялась на квартире генерала.

Явно обнадеженный задушевной беседой, Пушкин вскоре отсылает шефу III Отделения свои произведения для передачи коронованному цензору: поэму «Граф Нулин», третью главу «Евгения Онегина» и несколько стихотворений, в том числе «Стансы», написанные более полугода тому назад.

При этом Пушкин в тот же день, 20 июля отдельным письмом адресует Бенкендорфу жалобу нижеследующего содержания.

«В 1824 году Г. Статский Советник Ольдекоп без моего согласия и ведома перепечатал стихотворение мое Кавказский Пленник и тем лишил меня невозвратно выгод второго издания, за которое уже предлагали мне в то время книгопродавцы 3,000 рублей. В следствии сего Родитель мой статский советник Сергей Львович Пушкин обратился с просьбою к начальству, но не получил никакого удовлетворения, а ответствовали ему что Г. Ольдекоп перепечатал-де Кавказского Пленника для справок оригинала с немецким переводом, что к тому-же не существует в России закона противу перепечатывания книг, и что имеет он, статский советник Пушкин, преследовать Ольдекопа, токмо разве яко мошенника, на что не смел я согласиться из уважения к его званию и опасения заплаты за бесчестие.

Не имея другого способа к обеспечению своего состояния кроме выгод от посильных трудов моих и ныне лично ободренный Вашим Превосходительством, осмеливаюсь наконец прибегнуть к высшему покровительству, дабы и впредь оградить себя от подобных покушений на свою собственность» (XIII, 332–333).

Только не подумайте, что в ту пору бедолага Пушкин перебивался с хлеба на квас. За полгода до того, как поэт настрочил кляузу на Ольдекопа, им был получен дотошный отчет П. А. Плетнева (письмо от 18 января 1827 г.) о его доходах.

«По желанию твоему препровождаю к тебе все наличные деньги, остававшиеся у меня от продажи двух книг твоих. Для ясности счетов не лишним нахожу показать тебе общие итоги прихода и расхода денег твоих.

Из поступивших в действительную продажу 2356 экз. 1 Главы Е.<вгения> Онегина остается в лавке Слёнина только 750 экз., т. е. на 3000 рублей, а прочие 1606 экз. уже проданы и за них получены деньги сполна 6977 руб.

Из 1130 экз. Стихотворений А.<лександра> Пушкина, поступивших в действительную продажу, ни одного уже не осталось, и за них получены деньги сполна 8040 руб.

Следственно общий приход твоих денег был 15 017 руб.» (XIII, 318).

На фоне такого золотого ливня, как видим, потеря полутора тысяч рублей даже спустя три года терзала сердце Пушкина неизбывной жгучей болью.

Но, пытаясь возобновить проигранную тяжбу трехлетней давности, сребролюбивый поэт явно обратился не по тому адресу. Как по степени нравственной доброкачественности, так и по части здравомыслия Пушкин в данном случае мало чем отличается, скажем прямо, от склочной старушки, которая шлет в Кремль кляузу на вороватого управдома.

Все же А. Х. Бенкендорф потрудился навести юридические справки, что явствует из его ответа от 22 августа 1827 г.

«На письмо ваше о перепечатании г. Ольдекопом Кавказского Пленника вместе с немецким переводом мне не остается ничего другого вам ответить, как то, что родителю вашему объявлено было теми, от которых это зависело.

Перепечатание ваших стихов, вместе с немецким переводом, вероятно последовало с позволения цензуры, которая на то имеет свои правила. Впрочем, даже и там, где находятся положительные законы насчет перепечатания книг, не возбраняется издавать переводы вместе с подлинниками» (XIII, 335, выделено автором).

Как видим, тут высокопоставленного жандарма упрекать не приходится. Он вполне тактично, хотя и недвусмысленно парировал попытку Пушкина воспользоваться личным знакомством и припутать к своим финансовым дрязгам тайную полицию.

Впрочем, описанный инцидент не идет ни в какое сравнение с тем, как Пушкин обошелся со своим публичным оппонентом, недоброй памяти Ф. В. Булгариным.

Нынче любому второгоднику известно, что наш несравненный гений самым героическим и благородным манером заклеймил грязного доносчика «Видока Фиглярина» в своих бессмертных эпиграммах. Тем не менее, повесть о том, как Александр Сергеевич поссорился с Фаддеем Венедиктовичем, принадлежит к числу не самых печальных на свете. Скажу больше, ее подробности при внимательном рассмотрении слегка обескураживают.

Как установлено современными исследователями, Ф. В. Булгарин вовсе не являлся доносчиком. «Отношения Булгарина с III отделением трудно определить однозначно. Он не был ни штатным сотрудником, ни платным его агентом, скорее экспертом, своего рода доверенным лицом», — пишет А. И. Рейтблат. «Нужно подчеркнуть, что в большинстве своих заметок Булгарин давал общую характеристику проблемы, не упоминая конкретных имен либо характеризуя их со стороны общественного положения, образования, интеллекта, но не оценивая их политических убеждений и отношения к правительству»⁷⁹.