Загадка Пушкина

«Утром того же дня встретил я в Дв.<орцовом> саду в.<еликого> кн.<язя>. — Что ты один здесь философствуешь? — Гуляю. — Пойдем вместе. Разговорились о плешивых: — Вы не в родню, в вашем семействе мужчины молоды оплешивливают. — Государь Ал.<ександр> и К.<онстантин> П.<авлович> оттого рано оплешивили, что при отце моем носили пудру и зачесывали волоса; на морозе сало леденело, — и волоса лезли. Нет ли новых каламбуров? — Есть, да нехороши, не смею представить их в.<ашему> в<ысочеств>у. — У меня их также нет; я замерз. — Доведши в.<еликого> к.<нязя> до моста, я ему откланялся (вероятно, противу этикета)» (XII, 334).

Все это не слишком смахивает на беседу умных людей, способную затмить «профессорские речи Вильмена и Гизо». Да и автор дотошной записи выглядит, страшно сказать, не великим мыслителем, а скорее тщеславным придворным тупицей.

Усердно читая дневник, можно все-таки обнаружить образчики оригинальных устных рассуждений Пушкина.

22 декабря в гостях у Е. М. Хитрово поэт снова разговорился с великим князем Михаилом Павловичем, который «был очень любезен и откровенен». В дневнике записан их обмен репликами, например: «Vous êtes bien de votre famille, сказал я ему: tous les Romanof sont révolutionnaires et niveleurs. („Вы истинный член вашей семьи. Все Романовы революционеры и уравнители“ — франц.) — Спасибо: так ты меня жалуешь в якобинцы! благодарю, voilà une réputation que me manquait» («Вот репутация, которой мне недоставало» — франц.) (XII, 335, 488).

Благодаря конкретному примеру стало ясно, в чем дело, и почему Кс. А. Полевого так восхищало пушкинское умение вести беседу. В короткой парадоксальной реплике наглядно запечатлен стиль его мышления, неглубокого, лишенного логической стройности, рассчитанного на внешний эффект. Этакими пустопорожними каламбурами, бойкими перлами салонного остроумия Пушкин сыпал направо и налево, а иные современники считали их проявлением колоссального ума.

Но вот что сказано в характеристике директора Царскосельского лицея Е. А. Энгельгардта на юного Пушкина, датированной 16 марта 1816: «…он боится всякого серьезного учения, и его ум, не имея ни проницательности, ни глубины, совершенно поверхностный, французский ум»¹⁸⁵. Сравните с отзывом писателя из круга любомудров Н. А. Мельгунова о тридцатишестилетнем знаменитом поэте: «Был остроумен, блестящ, без особенной глубины; склад ума его был более французский, чем немецкий…»¹⁸⁶.

Не сговариваясь, двое разных людей говорят практически одно и то же, чуть ли не слово в слово, с интервалом в двадцать лет.

Поскольку художественная одаренность Пушкина велика и несомненна, читателям кажется, что он обладал также великолепным интеллектом. А это разные вещи, путать их не следует. Критик Н. Н. Страхов писал в 1877 году: «Пушкин был по размеру своих сил и деятельности довольно обыкновенным человеком; он не обнаружил преждевременной зрелости, не питал каких-нибудь необычайных идей и планов, не шел в разрез с окружающими людьми и не совершил в области мысли подвигов, которые поставили бы его выше его современников»¹⁸⁷.

В ту пору никто не воспринял эти здравые слова как оскорбление великого поэта. Так что прошло более полувека после гибели Пушкина прежде, чем начал складываться миф о его невероятном уме и заложенной в его творчестве колоссальной мудрости.

Давайте представим, что у вас в руках оказалась старая тетрадка с записями, датированными тридцатыми годами позапрошлого века. И вот вы листаете пожелтелые, густо исписанные страницы, пытаясь понять, кем был безвестный автор дневника. Наверно, полутора десятков записей вам вполне хватит, чтобы оценить уровень его духовного кругозора и умственных способностей.

«Осуждают очень дамские мундиры — бархатные, шитые золотом — особенно в настоящее время, бедное и бедственное» (XII, 314).

«Шум о дамских мундирах продолжается, — к 6-му мало будет готовых. Позволено явиться в прежних русских платьях» (XII, 316).

«В городе говорят о странном происшедствии. В одном из домов, принадлежащих ведомству придворной конюшни, мебели вздумали двигаться и прыгать; дело пошло по начальству. — Кн. В. Долгорукий нарядил следствие. — Один из чиновников призвал попа, но во время молебна с[т]улья и столы не хотели стоять смирно. Об этом идут разные толки. N. сказал, что мебель придворная и просится в Аничков» (XII, 317–318).

«Улицы не безопасны. Сухтельн был атакован на Дворцовой площади и ограблен. Полиция, видно, занимается политикой, а не ворами и мостовою. — Блудова обокрали прошедшею ночью» (XII, 318).

«Скоро по городу разнесутся толки о семейных ссорах Безобразова с молодою своей женою. Он ревнив до безумия. Дело доходило не раз до драки и даже до ножа. — Он прогнал всех своих людей, не доверяя никому. Третьего дня она решилась броситься к ногам государыни, прося развода или чего-то подобного. Государь очень сердит. Безобразов под арестом. Он кажется сошел с ума» (XII, 318).