Загадка Пушкина

Наконец, главная коллизия поэмы, по свидетельству С. А. Соболевского, навеяна ходячим анекдотом 1812 года о некоем майоре Батурине, увидевшем во сне, что памятник Петру сошел с постамента и скачет по улицам Санкт-Петербурга. Конечно же, как отметил В. Я. Брюсов[33], трагикомичный памятник, оживший и сурово наказывающий за дерзость, прискакал в поэму из пьесы Мольера, пересказанной ранее в «Каменном госте».

Таковы факты, и оспаривать их не приходится. Как это ни удивительно, сквозь поэтическую роскошь «Медного всадника» вдруг просвечивают робкие потуги слабенького воображения, которое цепляет образы где ни попадя и ковыляет кое-как по чужим тропинкам.

Исследуя достигнутый автором результат, пушкинисты, как и подобает ученым, стараются выяснить, какую задачу перед собой ставил Пушкин в «Медном всаднике», какую цель преследовал, какую проблему решал. Такой подход, естественно, ведет в тупик. Ведь исследователям удается извлечь из поэмы диаметрально противоположные смыслы именно потому, что сам автор в нее никакого смысла не вкладывал.

Точно так же, как в «Графе Нулине» и «Домике в Коломне», поэт рассказывал примечательный случай, на сей раз не забавный, а печальный. Только и всего.

«В „Медном всаднике“ нет единой системы отсчета и единой, сводимой к ясному понятию авторской системы взглядов — как нет в ней и сколько-нибудь категорических, однозначных решений. В ней больше вопросов, нежели прямых ответов на вопросы. Ни одна из сил противостоящих друг другу в поэме, не одерживает единоличной и абсолютной победы. Правда на стороне Евгения — но правда и на стороне Петра и его великого дела»¹⁹⁹, — писал Е. А. Маймин.

Действительно, в «Медный всадник» можно привчитать все, что угодно, — и апофеоз самодержца, наказывающего ничтожного сумасшедшего, и сочувствие к «маленькому человеку», раздавленному гневом императора. Однако автора там нет, «поди улови» его чувства и мысли. Впрочем, надо полагать, поэт сочувствовал «бедному» Евгению не больше, чем утонувшей черкешенке, или умершей от чахотки Амалии Ризнич, или повешенным декабристам или, скажем, упавшему с лошади маршалу Мезону.

Он-то думал, что ему всего лишь удалось кстати уравновесить патетическую оду в честь императора занятным анекдотом о петербургском наводнении. Поэт вовсе не понимал, какой чудовищный пласт российской жизни взрезала и выворотила его поэма. Иначе он ни за что не осмелился бы отдать «Медного всадника» на прочтение Николаю I.

А царь прочел поэму гораздо вдумчивее, чем ее автор. Внимательный карандаш самодержца отметил в «Медном всаднике» девять мест²⁰⁰, подлежавших правке.

Помечены знаком NB и крест-накрест перечеркнуты четыре строки:

И перед младшею Столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою Царицей
Порфироносная Вдова (V, 136).

Поскольку российская царствующая династия не погибла, старую столицу допустимо сравнить с брошенной женой, но никак не со вдовой. Прослеживая далее ход мысли в нелепой метафоре, мы видим, что Петр I оказывается «женатым» сразу на двух столицах. Возникает явственный намек на двоеженство императора, который обвенчался с Мартой Скавронской (более известной под именем Екатерины I) еще при жизни заточенной в монастырь Евдокии Лопухиной.

Разумеется, Николай I вычеркнул неточное сравнение, впридачу отягощенное паразитическими ассоциациями. То есть царь оказался дельным читателем, гораздо более внимательным, нежели автор поэмы.

В рукописи трижды подчеркнуто слово «Кумир». Надо полагать, набожный монарх заметил тут явную отсылку к ветхозаветной заповеди «Не делай себе кумира…» (Исх. 20:4), опять-таки паразитическую ассоциацию, вряд ли замеченную поэтом.

Знака NB и подчеркивания удостоились слова «Пред горделивым истуканом» (V, 148), безусловно уничижительные, идущие вразрез с образом Петра как в предшествующих, так и в последующих строках поэмы.

Также помечено двустишие:

Кто неподвижно возвышался
Во мраке медною главой,
Того, чьей волей роковой
Под морем город основался….
Ужасен он в окрестной мгле! (V, 147).

Выражение «медная голова» прямо подразумевает «медный лоб», то есть глупца.

Получается, шесть из девяти пометок сделаны не вздорным цензором, а чутким, толковым редактором.

Остальные три замечания носят идеологический характер, то есть относятся к тем местам поэмы, где изображенный Пушкиным жуткий всадник расходится с официально почитаемым обликом Петра I.

Подчеркиванием и буквами NB выделена строка в четверостишии:

О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной
На высоте уздой железной
Россию поднял на дыбы

? (V, 147).