Загадка Пушкина

Заканчивается письмо в мажорной тональности: «Шутки в сторону: Вы напрасно полагаете, что Вы можете повредить кому бы то ни было Вашими письмами. Переписка с Вами была бы мне столь же приятна, как дружество Ваше для меня лестно» (XV, 26). Непонятно, на каком основании поэт утверждает, что его переписка с Киреевским не чревата малоприятными последствиями. Разве что он прозондировал почву в тайной полиции с отрадным для его адресата результатом. Но в таком случае по меньшей мере чудачеством выглядит отсылка письма с оказией, по секрету от властей.

Говоря в целом, приходится отметить, что Пушкин с гениальной непосредственностью умудрился в небольшом письме отобразить изрядный букет качеств своей натуры, не имеющих ровным счетом ничего общего с искренностью, мужеством и благородством.

Ах да, читателя наверняка беспокоит злосчастная доля В. А. Жуковского и кн. П. А. Вяземского, смело выразивших свой протест и перечивших самодержцу в попытках отстоять журнал и его издателя. Представьте себе, их не заковали в кандалы и не бросили в темницу. В. А. Жуковский так и остался при дворе наставником цесаревича, будущего императора Александра II. Что же касается камергера и чиновника по особым поручениям при министре финансов П. А. Вяземского, то он осенью того же года получил служебное повышение, став вице-директором Департамента внешней торговли, и прослужил в оной должности четырнадцать лет.

Отсюда легко судить, каким опасностям подвергся бы придворный историограф Пушкин, если бы он присоединил свой голос к хору друзей, пытавшихся защитить И. В. Киреевского и его журнал.

Впрочем, этот случай не идет ни в какое сравнение с тем, как повел себя Пушкин после закрытия журнала «Телескоп» в ноябре 1836 г. из-за публикации «Философического письма» П. Я. Чаадаева.

Подписавшего журнальный номер цензора А. В. Болдырева уволили, редактора журнала Н. И. Надеждина сослали в Усть-Сысольск. Сочинитель П. Я. Чаадаев был объявлен сумасшедшим и по распоряжению царя отдан под ежедневный медицинский надзор.

Присмотримся к жертвам инцидента.

Поначалу отношения Пушкина и Надеждина сложились плохо, начинающий критик нещадно ругал пушкинские романтические поэмы и «Графа Нулина», поэт отвечал желчными эпиграммами, лишенными даже тени остроумия.

При первой встрече Н. И. Надеждин, показался поэту «весьма простонародным, vulgar, скучен, заносчив и безо всякого приличия» (XII, 159), в свою очередь, по свидетельству М. П. Погодина, «Пушкин кокетничал, как юноша, вышедший только из пансиона»²²⁹.

Впрочем, отношения вскоре наладились. Погодин, искавший тогда денег для Пушкина, «как собака»²³⁰, сумел разжиться ссудой у издателя популярного «Телескопа»²³¹. Затем «журнальный шут, холоп лукавый» (III/1, 172) и «болван семинарист» (III/1, 175) Надеждин оказался первым критиком, который своей «прозою лакейской» (III/1, 175) одобрил «Бориса Годунова».

В свою очередь, и Пушкин в 1831 г. опубликовал в «Телескопе» водянистый фельетон на Булгарина (XI, 211–215) под псевдонимом «Феофилакт Косичкин».

Разгром «Телескопа» и унизительная расправа над автором «Философического письма» непосредственно касались пушкинского круга общения. Поэт был у Н. И. Надеждина в долгу и в прямом, и в фигуральном смысле, но в гораздо большем, неоплатном долгу пребывал он перед П. Я. Чаадаевым, который безусловно был лучшим пушкинским другом юности, а в 1820 г., похоже, отговорил юного поэта от самоубийства²³².

Пушкин мог хотя бы попытаться объяснить рассвирепевшему императору, что гонения на «Телескоп» и Чаадаева выглядят лишним подтверждением правоты философа, а наилучшим ответом на возмутительное «Философическое письмо» стала бы широкая полемика о судьбах Отечества и величии России. Никакими репрессиями подобный шаг не грозил, разве что вызвал бы кислое неудовольствие венценосного цензора. А ведь Николай I вовсе не был чуждым гласу разума солдафоном, каким его изображали советские историки. Он дорожил репутацией Пушкина, значит, мог и прислушаться к доводам своего литературного фаворита.

Однако храбрый и благородный поэт, известный своей пламенной любовью к друзьям, как воды в рот набрал.

Более того, 19 октября 1836 г. Пушкин как раз закончил пространный ответ на известное ему по рукописи «Философическое письмо» Чаадаева и даже успел прочесть его знакомым. (Он явно придавал своему письму большое значение и написал его на французском языке, к которому всегда прибегал в случае необходимости выразиться как можно точнее.) Узнав о гонениях, постигших адресата, автор поостерегся отправить другу письмо на опасную тему²³³.

Впоследствии Чаадаев безуспешно выпрашивал хотя бы копию адресованного ему письма у Жуковского (тот сохранил у себя оригинал после гибели Пушкина).