Загадка Пушкина

Примечательна концовка сцены в лесу, когда Григорий Пушкин, любуясь уснувшим Отрепьевым-Пушкиным, говорит:

Разбитый в прах, спасаяся побегом,
Беспечен он, как глупое дитя:
Хранит его конечно провиденье;
И мы, друзья, не станем унывать (VII, 85).

За историческим Лжедимитрием отнюдь не числились инфантильные повадки, в отличие от автора трагедии, которому некогда А. А. Дельвиг писал, не обинуясь: «Великий Пушкин, маленькое дитя!» (XIII, 110). Но в умилительном автопортрете действительно совпадают реальная черта самозванца, который, согласно Карамзину, «хвалился чудом Небесной к нему милости»¹⁵⁶, и суеверие Пушкина, свято верившего в свою исключительность и счастливую планиду.

Среди предсказаний, сделанных молодому Пушкину еще в Санкт-Петербурге гадалкой Кирхгоф, обычно выделяют наиболее эффектное, последнее, о возможной смерти от руки блондина. Между тем С. А. Соболевский перечисляет пять предсказаний, в том числе о том, что «он дважды подвергнется ссылке», а также «он прославится и будет кумиром соотечественников»¹⁵⁷.

Наверняка в этом пересказе использованы выражения самого Пушкина. Обратите внимание, нигде и никогда он не употребляет слово «кумир» по отношению к поэту. Но в стихотворении «Поэт» (1827) под «народным кумиром» (III/1, 65) подразумевается как раз царь, а в «Медном всаднике» «кумиром» назван Петр Великий (см. V, 142). Впрочем, тут соль не в лингвистических тонкостях.

Далее, П. В. Нащокин, опять-таки в приблизительном изложении, приводил слова гадалки, сказанные «с некоторым изумлением» по-немецки: «О! Это голова важная! Вы человек не простой!»¹⁵⁸.

Через день после беседы с царем в Чудовом дворце Пушкин говорил Д. В. Веневитинову, поминая те предсказания: «До сих пор все сбывается, например, два изгнания. Теперь должно начаться счастие»¹⁵⁹.

Немецким языком Пушкин владел очень плохо, а гадалка, само собой, изъяснялась фигурально. В каких выражениях Кирхгоф предрекла «важной голове» будущее «счастие» после двух изгнаний? Как именно ее слова истолковал сам Пушкин? Вдохновленный уже сбывшимися предсказаниями, не мог ли он уверовать, что по возвращении из ссылки Провидение возведет его на трон «народного кумира»?

Надо думать, этого мы не узнаем уже никогда. Зато несомненно другое.

С юных пор и до гроба, судя по стихотворениям и устным высказываниям, Пушкин рассматривал себя как отмеченного Божьим перстом избранника, считал этот факт вполне естественным признанием своих неоспоримых достоинств и не выказывал даже тени сомнения, что неукоснительное попечение небесной канцелярии о его особе может вдруг прекратиться.

Вспомним хотя бы все ту же аудиенцию, где он сказал царю: «Одно отсутствие спасло меня, и я благодарю за то Небо».

А еще суеверный Пушкин знал, что тексты порой сбываются. (Кстати говоря, черт же его догадал убить поэта Ленского на дуэли…) В частности, Ю. И. Дружников считал, что поэт, заканчивая «Евгения Онегина» накануне свадьбы, из чисто прагматических соображений изобразил Татьяну верной женой: «он сомневался в ответной любви Натальи Николаевны, и, вступая в брак с неписаной красавицей, стремился упредить ее поведение заклинанием „Я буду век ему верна“. Роман проигрывал от такого дидактического окончания, но Пушкину это виделось важным для предстоящей семейной жизни»¹⁶⁰.

Точно так же «Борис Годунов», где описана его воплощенная тайная мечта, стал для него поэтической ворожбой, волшебным заклятием своей судьбы.

Фабула трагедии охватывает семь лет из жизни Отрепьева и вдруг обрывается всего за год до его смерти. Подобное обращение с историческим материалом выглядит несколько вольным, и это отнюдь не продиктовано объемом трагедии. Как подсчитал А. А. Гозенпуд, текст «Бориса Годунова» содержит «1238 строк, включая короткие, в одно слово прозаические реплики»¹⁶¹. Исторические хроники Шекспира гораздо больше, в «Ричарде III» насчитывается 3480 строк, в первой части «Генриха IV» — 2882¹⁶².

В первоначальном беловом варианте последней сцены народ отвечает на здравицу Мосальского дружным криком: «Да здравствует царь Димитрий Иванович!» (VII, 302). На этой триумфальной ноте действие заканчивалось. Таким образом, поэт изобразил успешное восшествие Лжедимитрия на престол, но не его бесславную и страшную гибель. Вот и еще один явственный «славный намек».

Если же не усматривать здесь заветного магического смысла, воплощенного автором трагедии, то ее внезапный финал вызвает легкое недоумение. По такому поводу, следует предположить, Пушкин пытался объясниться при первом же обсуждении «Бориса Годунова», прочитанного в гостях у Д. В. Веневитинова 10 сентября 1826 г.