Загадка Пушкина

Трудно представить, даже с поправкой на истовую самовлюбленность и гонор Пушкина, чтобы он мог искренне дорожить настолько неудачным творением. Но им двигала не только забавная амбиция создать «романтическую Трагедию» на основе поверхностно усвоенных приемов Шекспира. Сосланный в деревенскую глухомань поэт написал магический стихотворный автопортрет будущего российского императора.

Читающая публика, естественно, не разглядела в «Борисе Годунове» основной изюминки, питавшей авторский восторг. В конечном счете Белинский вынес пушкинскому произведению суровый приговор за отсутствие «истинной и живой поэтической идеи, которая давала бы целость и полноту всей трагедии»¹⁷⁴.

Между тем хитро упакованная стержневая идея трагедии притаилась вне литературной плоскости. Поэт «байронничал» настолько дерзко, что тайной сути «Бориса Годунова» не раскусил никто, ни современники, ни последующие исследователи.

Как выразился с прискорбием И. Н. Средний-Камашев, «толпа не узнала Пушкина в лучшем его произведении»¹⁷⁵. Критик, подобно Арлекину, высказал ненароком чистейшую правду.

V

Трагедия «Борис Годунов» стала истинным перлом в коллекции чисто пушкинских недоразумений. Хотя на сей раз не по авторской небрежности, а в строгом соответствии с необычным замыслом.

В письме Вяземскому (13 июля 1825 года) Пушкин дал своей пьесе такое заглавие: «Комедия о настоящей беде Московскому Государству, о ц. Борисе и о Гришке Отр. Писал раб божий Алекс. сын Сергеев Пушкин в лето 7333, на городище Ворониче» (XIII, 197). А заканчивался ее текст так: «Конец комидии, в нейже первая персона царь Борис Годунов» (VII, 302).

Академический «Словарь церковно-славянского и русского языка» (1847) дает следующее определение комедии: «драматическое сочинение, в котором представляется смешная сторона общества»¹⁷⁶. Однако Пушкин, по собственному признанию, попытался «облечь в драмматические формы одну из самых драмматических эпох новейшей истории» (XI, 140). Страницы трагедии пестрят сценами лжи, вероломства, насилия. Казалось бы, не может быть никаких возражений, когда, к примеру, М. Г. Альтшуллер называет «Бориса Годунова» «одним из самых пессимистических творений Пушкина»¹⁷⁷. Спрашивается, ну что там смешного?

Вот что писал в 1826 г. неизвестный нам доселе первый рецензент пушкинской «Комедии о царе Борисе Годунове и о Гришке Отрепьеве», составивший свой отзыв для Николая I: «По названию Комедия, данному пьесе, не должно думать, что это комедия в том роде, как называются драматические произведения, изображающие странности общества и характеров. В начале русского театра, в 1705 году комедией называлось какое-нибудь происшествие, историческое или выдуманное, представленное в разговоре. В списке таковых комедий, находящихся в посольском приказе 1709 года, мы находим заглавия: комедия о Франталасе, царе эпирском, и о Мирандоле, сыне его, и прочих; комедия о честном изменнике, в ней же первая персона Арцух (то есть герцог) Фридерик фон-Поплей; комедия о крепости Грубетова, в ней же первая персона Александр, царь македонский, и тому подобное. В подражание сим названиям Пушкин назвал свое сочинение Комедией о царе Борисе и о Гришке Отрепьеве» (курсив автора)¹⁷⁸.

Разъяснение анонимного критика¹⁷⁹ все же выглядит не слишком верным. Если слово «комедия» применительно к трагедии в пушкинскую эпоху воспринимается как неестественное и архаичное, то в Смутное время, в начале XVII века, это анахронизм. При Борисе Годунове драматургов на Руси еще не водилось. Собственно, первым произведением на русском языке с аналогичным заглавием является знаменитая «Комедия притчи о блуднем сыне» Симеона Полоцкого, написанная в 1675 г.

Обратившись к собственноручным разъяснениям Пушкина касательно «Бориса Годунова», читаем: «Твердо уверенный, что устарелые формы нашего театра требуют преобразования» (XI, 66), автор поэтому «написал трагедию истинно романтическую» (XI, 67). Выходит, сам поэт расценивал «Комедию о царе Борисе Годунове и о Гришке Отрепьеве», как принципиально новаторскую вещь, но вместе с тем употребил в ее заглавии замшелое жанровое определение. Такой выверт слишком противоречив.

Необъяснимая пушкинская прихоть до сих пор дразнит воображение исследователей, вплоть до того, что современный американский славист Дж. Клейтон всерьез считает «Бориса Годунова» специфически русской комедией: «старик (Борис) низвергнут, а юные Димитрий и Марина наверняка соединятся, однако звучит нота не столько триумфа, сколько ужаса опустошения и кровопролития. В финале нет никакого брачного торжества (союз Димитрия и Марины искусно опущен). Русские комедии — очень серьезные, „черные“ комедии, но именно это жанровое новшество выделяет их в мировой традиции»¹⁸⁰.