Загадка Заболоцкого

Еще одним признаком того, что нужно смотреть глубже верхнего слоя советского смысла, является тот факт, что образ природы как в заключительной строфе, так и в стихотворении в целом предстает с большей интенсивностью и глубиной, чем образ разумного человека, пусть даже на поверхности человек неистово поносит природу, а его доводы тщательно обоснованы. Здесь чувствуется перекличка, возможно, отдаленная, со стихотворением Тютчева «Не то, что мните вы, природа», в котором персонаж сравнивает своего воображаемого собеседника с глухонемым, который не может слышать голос матери-природы по причине своей глупости и чрезмерного рационализма.

Также заметна перекличка с собственным стихотворением Заболоцкого «Засуха» 1936 года – одним из тех, которые, согласно инструкциям Фадеева, нужно было «абсолютно» изъять из сборника стихов Заболоцкого [Заболоцкий Н. Н. 1991: 260–261]. Возражения Фадеева понятны, учитывая его вполне советскую точку зрения, если принять во внимание ту покорность, или даже кенотическую радость, с которой поэт смотрит на засуху. Он не только понимает «бессвязные и смутные уроки» матери-природы, но и находит это понимание «сладким», как и лирический герой стихотворения «Я не ищу гармонии в природе», который в конечном итоге обретает утешение и высшую форму познания от «безумной, но любящей матери». В завершении «Засухи» автор обращается к читателю и, возможно, к самому себе, чтобы напрямую донести идею стихотворения.

He бойтесь бурь! Пускай ударит в грудь
Природы очистительная сила!
Ей все равно с дороги не свернуть,
Которую сознанье начертило.
Учительница, девственница, мать,
Ты не богиня, да и мы не боги,
Но все-таки как сладко понимать
Твои бессвязные и смутные уроки!

[Заболоцкий 1972, 1: 192]

Ближайшие параллели, здесь, однако, – с «Творцами дорог», особенно с мощной концовкой первоначальной третьей песни. В главке создается образ природы, представленной населяющей тундру тварью земной, которая засыпает и свидетельствует о существовании гармонии, которую человек вспоминает редко.

И засыпая в первобытных норах,
Твердит она уже который век
Созвучье тех мелодий, о которых
Так редко вспоминает человек.

[Заболоцкий 1972, 1: 238]

Первая строка четверостишия «И засыпая в первобытных норах», что совершенно очевидно, почти совпадает по смыслу, лексике и ритму с первой строкой последнего четверостишия «Я не ищу гармонии в природе» – «Так, засыпая на своей кровати». Более того, земная тварь в «Творцах дорог» утверждает существование именно той гармонии природы, которая обычно не воспринимается человеком – «Созвучье тех мелодий, о которых / Так редко вспоминает человек». В обоих стихотворениях природа спит и несет в себе гармонию, тогда как человек пытается воплотить свое видение рационального переустройства природы и оказывается не в состоянии постичь гармонию, которая уже существует.

Образ матери-природы в стихотворении «Я не ищу гармонии в природе» теперь напоминает природу, которая своей мощью и превосходством над человеком вдохновила Батюшкова в стихотворении «Есть наслаждение и в дикости лесов». Если стихотворение Батюшкова с его смутным пантеистическим переживанием и обращением к природе как к владычице лишь слегка отдает романтизированным русским православием, то стихотворение Заболоцкого движется прямо к православию, изображая природу в манере, напоминающей Богородицу[320]. Как отмечает Федотов, в русской православной культуре Мария рассматривается не столько как Пресвятая Дева или Владычица, сколько как мать, причем «не только Матерь Божия или Матерь Христова… [но] вселенская Мати, Мать всего человечества» [Федотов 2015: 324]. Богоматерь, как и мать-природа у Заболоцкого, «таит в себе высокий мир дитяти». Она «беременна» в прямом или в переносном смысле, или в обоих сразу, потому что она всегда заботится о будущей жизни. Связывая физические и метафизические аспекты вселенной, эта сложносоставная материнская фигура является воплощением монистической веры Заболоцкого и, в православных терминах, обеспечивает физический аспект совершенно интегрированной двойственной природы Христа [Пеликан 2009: 55–56]. Она связывает прошлое и будущее, в полной мере участвуя в анахроничном смешении стихотворения Заболоцкого. В православном контексте она есть «грань тварного и нетварного», потому что она «перешла грань, отделяющую нас от будущего века». Следовательно, она «является причиной того, что Ей предшествовало, и вместе с тем Она определяет то, что Ей последствовало» [Лосский 2012: 266–267].