Загадка Заболоцкого

В своем стихотворении «Обед» Заболоцкий вовсе не изображает людей, снижающих высокую церковную традицию и делающих ее, по Рабле, своей собственной. Вместо этого он описывает, как овощи и мясо отправляются в кастрюлю для супа и присваивают человеческие качества, тем самым «снижая» их. Опираясь скорее на материальный, чем на психологический акцент Декларации ОБЭРИУ, Заболоцкий персонифицирует ингредиенты своего супа не тем, что придает им человеческие эмоции, а тем, что превращает их в персонифицированную плоть. Общими характеристиками суповых ингредиентов и людей становятся их видимые, осязаемые свойства. Здесь «столкновение словесных смыслов» происходит во взаимодействии «очеловечивания» и «обовощевления» (несмотря на присутствие мяса в супе, основное послание стихотворения передают именно овощи).

Стихотворение начинается с вступления из четырех строк. Затем следуют две строфы, которыми практически можно пользоваться как рецептом супа, настолько они укоренены в конкретной реальности. «Строфы с рецептом» предзнаменуют то, что можно назвать «овощным евангелием» из заключительной части стихотворения. В двух заключительных строфах история супа пересказывается заново с использованием хорошо спрятанного религиозного подтекста – смерти, сошествия в ад, воскресения и преображения, – пропитанного образностью и богословием православной иконы. Стихотворение завершается приготовлением к евхаристии, с использованием Великого времени литургии для объединения прошлого, настоящего и будущего овощей и еще одного переворота устоявшейся иерархии.

Обед

Мы разогнем усталые тела.
Прекрасный вечер тает за окошком.
Приготовленье пищи так приятно —
кровавое искусство жить!

Картофелины мечутся в кастрюльке,

головками младенческими шевеля,
багровым слизняком повисло мясо,
тяжелое и липкое, едва
его глотает бледная вода —
полощет медленно и тихо розовеет,
а мясо расправляется в длину
и – обнаженное – идет ко дну.

Вот луковицы выбегают,

скрипят прозрачной скорлупой
и вдруг, вывертываясь из нее,
прекрасной наготой блистают;
тут шевелится толстая морковь,
кружками падая на блюдо,
там прячется лукавый сельдерей
в коронки тонкие кудрей,
и репа твердой выструганной грудью
качается атланта тяжелей.

Прекрасный вечер тает за окном,

но овощи блистают, словно днем.
Их соберем спокойными руками,
омоем бледною водой,
они согреются в ладонях
и медленно опустятся ко дну.
И вспыхнет примус венчиком звенящим —
коротконогий карлик домовой.

И это – смерть. Когда б видали мы

не эти площади, не эти стены,
а недра тепловатые земель,
согретые весеннею истомой;
когда б мы видели в сиянии лучей
блаженное младенчество растений, —
мы, верно б, опустились на колени
перед кипящею кастрюлькой овощей.

[Заболоцкий 1972, 2: 32–33]