Загадочная история Бенджамина Баттона (сборник)

– Вон! – пронзительно закричала она, беспомощно колотя кулачками по руке, которую он выставил перед собой. Ее темные глаза сверкали. – Это все из-за вас! Убирайтесь вон! Вон! Вон отсюда!

II

В тридцать пять лет миссис Пайпер была, по мнению женщин, еще хороша, мужчины же утверждали, что от ее прелести не осталось ничего. Возможно, дело было в том, что ее красота утратила обаяние, которое страшило женщин и влекло мужчин. Ее глаза все еще оставались большими, темными и печальными, но таинственность исчезла – их печаль была уже не вселенской, а простой человеческой печалью. Пугаясь или досадуя, она теперь сдвигала брови и часто мигала. Губы тоже потеряли свое очарование: алый цвет поблек, и уголки рта уже не опускались в улыбке, как раньше, оттеняя печаль в глазах и поддразнивая. Если она улыбалась теперь, уголки ее рта поднимались. В былые дни, когда Эвелин упивалась своей красотой, ей очень нравилась ее улыбка, и она чуть-чуть ее подчеркивала. Когда же она перестала ее подчеркивать, неповторимость улыбки исчезла, а с ней исчезла и таинственность.

Эвелин перестала подчеркивать свою улыбку через месяц после сцены с Фредди Гедни. Внешне жизнь ее не переменилась. Но в те краткие минуты, когда она узнала, насколько велика ее любовь к мужу, ей стало понятно, как глубоко она его ранила. Месяц она боролась с его страдальческим молчанием, безумными упреками и обвинениями – убеждала его, жалко пыталась приласкаться к нему, а он горько над ней смеялся, но потом и она замкнулась в молчании, их разделила невидимая, непреодолимая стена. Переполнявшую ее любовь она теперь изливала на Дональда, своего маленького сына, вдруг почти с изумлением осознав, что он часть ее самой.

Прошел год, и общие интересы и обязанности и какая-то случайная искра, уцелевшая от прошлого, вновь сблизили мужа и жену, но после короткого прилива страсти Эвелин поняла, что великая возможность упущена. От прошлого не осталось ничего. Она могла стать хранительницей молодости и любви их обоих, но долгое молчание медленно иссушило живой источник чувства, и в ней умерло желание вновь испить из него.

Впервые она начала искать дружбы женщин, предпочитать уже читанные книги и понемножку шила, приглядывая за двумя своими детьми, в которых души не чаяла. Ее тревожили всякие мелочи – стоило ей увидеть крошки на обеденном столе, и она теряла нить разговора. Мало-помалу она стала осознавать свой возраст.

День своего тридцатипятилетия она провела в хлопотах – гости были приглашены в последнюю минуту, и под вечер, стоя у окна спальни, она почувствовала, что страшно устала. Десять лет назад Эвелин прилегла бы отдохнуть, но теперь она не решалась оставить дом без присмотра: горничные еще убирали нижние комнаты, повсюду на полу стояли вазы, подсвечники и всякие безделушки, а рассыльного от бакалейщика, конечно, придется выбранить – и надо написать Дональду (ему уже было четырнадцать лет, и он первый год учился в школе в другом городе).

Все-таки она чуть было не легла, но тут внизу раздался плач маленькой Джули. Эвелин сжала губы, брови ее сдвинулись, глаза замигали.

– Джули! – крикнула она.

– А-а! – жалобно тянула девочка.

Из столовой донесся голос Хильды, младшей горничной.

– Она порезалась, миссис Пайпер.

Эвелин бросилась к корзинке для шитья, порывшись в ней, отыскала старый носовой платок и побежала вниз. Секунду спустя Джули уже плакала у нее на руках, а она никак не могла найти порез, хотя на платье девочки кое-где виднелись пятнышки крови.

– Б-большой палец, – сказала Джули. – Ой, больно!

– Вон о ту чашу, – виновато объяснила Хильда. – Я протирала буфет и поставила ее на пол, а Джули подошла, стала играть с ней и оцарапалась.

Эвелин сердито нахмурилась, поудобней повернула девочку у себя на коленях и разорвала платок на узкие полоски.

– Дай-ка мама посмотрит.

Джули подняла палец, и Эвелин перевязала царапину.

– Ну вот и все.

Девочка опасливо посмотрела на забинтованный палец, согнула его, подвигала из стороны в сторону. Ее заплаканное личико стало спокойным и сосредоточенным. Она шмыгнула носом и опять согнула палец.

– Радость ты моя!

Эвелин поцеловала дочку, однако, выходя из комнаты, снова нахмурилась и поглядела на Хильду. Возмутительная небрежность! Вся прислуга теперь такая. Найти бы хорошую ирландку... только где ее возьмешь! А эти шведки...

В пять пришел Гарольд и, поднявшись к ней в спальню, подозрительно веселым тоном пригрозил поцеловать ее тридцать пять раз – по поцелую за каждый год.

Эвелин отстранилась.

– Ты же пил! – сказала она резко и добавила: - Пусть и немного. Ведь знаешь, я не выношу этого запаха.

– Эви, - начал он, усевшись на стул у окна, – я хочу тебе кое-что сказать. Ты, наверное, догадывалась, что дела мои шли неважно.

Она расчесывала волосы у окна, но тут обернулась и посмотрела на мужа.

– Как же так? Ты всегда говорил, что в городе хватит места не для одного скобяного магазина. – В ее голосе звучала тревога.

– Хватало, – многозначительно сказал Гарольд. – Да только Кларенс Эйрн хорошо умеет вести дело.

– Меня очень удивило, что ты вдруг пригласил его на ужин.