Загон

Она сидела рядом, внимала моему рассказу, вздыхала и тихо уговаривала, как неразумное дите свое, что все пройдет и наладится, что Дина поправится, и я еще обрету свое счастье.

А мое сознание уже затерялось в реальном мире, темнота заполнила тяжелую голову и давила на глаза. Что было дальше, я не помню совсем.

Очнулся я оттого, что солнце заливало всю спальню и било в лицо. Пробуждение принесло с собой невыносимую головную боль. «Господи, еще одно испытание!», — вяло перекатилась в голове единственная заблудившаяся там мысль. Лучше умереть сразу, чем мучаться от такого похмелья. Безумство. Я не напивался уже тысячу лет, и вот что сотворил с человеком стресс! Я с трудом повернул голову, и… сивушный выхлоп заглох, а глаза мои медленно полезли на лоб. Рядом спала Татьяна. Да не может же такого быть, но ведь есть! Я находился не в комнате дочери, а на Татьяниной постели, да еще и абсолютно голый, да еще и под одним одеялом с бывшей женой. Вот это номер! Смутные воспоминания о вчерашнем вечере сериями рвущихся петард пронеслись по бедной моей больной голове. Самое время проводить со мной душеспасительную беседу о вреде алкоголя.

— Этого еще не хватало! — чуть слышно простонал я, а Татьяна сладко улыбнувшись во сне, только перевернулась на другой бок.

Я с трудом, буквально по частям, выполз из постели, собрал разбросанную кем-то одежку и побрел в ванную. Отражающийся в зеркале человек двадцать первого века был воистину ужасен. Он глубоко осунулся, оброс щетиной, белки заплывших глаз были совсем и не белками, а желтками с красными прожилками, а довершением этой безобразной картины стали взъерошенные волосы. Тьфу! Я пустил холодную воду, дал ей немного слиться и подставил под тугую струю своё измятое лицо, периодически делая жадные глотки. Судя по всему, я своим умыванием и заглатыванием воды производил много шума, поскольку всего через какое-то мгновение голая Татьяна возникла у меня за спиной, прошлепала в ванную и расслабленно привалилась ко мне. Я вздрогнул, но не от прикосновения ее горячего тела, а от собственного к себе отвращения.

— С добрым утром, — простонала она, обнимая меня за шею.

А я ненавидел себя лютой ненавистью и не мог заставить себя повернуться, опасаясь встретиться с ее глазами. На душе было муторно, тошно, гадостно, хотелось провалиться под землю или хотя бы на нижний этаж, чтобы избежать того, что становилось неизбежным.

— Танюша, извини, у меня жутко болит голова. Если тебе не сложно, дай таблетку, а лучше десять или двадцать, чтобы эта чёртова жизнь прекратилась, — промямлил я в полотенце.

— Ну, Стасик, сейчас мы все поправим. Я приготовлю завтрак и поставлю тебя на ноги. Будешь, как новый! — Даже с закрытыми глазами я видел как она улыбалась, когда выходила из ванной комнаты.

Я опустил полотенце, сел на край ванной и, глядя в зеркало, прошептал: — Какая же ты скотина, Стас! За ту мерзость, что ты сотворил, мне хочется разбить твою поганую рожу! Хам! Распустил сопли и слюни, утешился на груди у бывшей жены… да, что там груди! Ты же спровоцировал всю эту скабрезность, и что теперь будешь делать? Выкручиваться, да с такой дурной башкой?

Отражение в зеркале не плюнуло в мою сторону и даже не заговорило, но я-то слышал: — Как вляпался, дурак, так и выкручивайся, что б тебе пусто было! Облегчил душу, или вовсе даже и не ее? Ступай, пускай пузыри, у тебя это хорошо получается! — Лицо в зазеркалье передернулось от досады и отвращения.

Я посидел в ванной еще несколько минут, понемногу пришел в себя от холодной воды и пошел, как на казнь, на кухню.

Татьяна деятельно готовила завтрак, а на столе поджидал меня стакан с бурлящей жидкостью.

— Это, уверяли меня, отличное средство от похмелья. Не бойся, оно не смертельное. Если правду говорили, то быстро поправит твое самочувствие, потом поешь и через полчаса будешь, как свежий огурец. — Она, говорила беспрерывно, переставляла тарелки, двигала стулья, будто ожидала и боялась тех слов, которые я сейчас произнесу. И вместе с тем вид у нее был такого счастливого человека, что с каждым пролетающим мгновением я ненавидел себя все больше и больше.

— Танечка, ты извини меня, дурака, за вчерашнее, — пряча от нее глаза, произнес я, проглотив лекарство. — Не знаю, как это получилось… виноват… не помню… — и, видимо, ничего более глупого найти не смог, добавил: — Может, забудем все, что произошло этой ночью? — Она изумленно смотрела на меня, а придурка уже несло во всю прыть. — Мы же взрослые люди, так, давай, не будем ничего усложнять, просто постараемся вычеркнуть из памяти мимолетный эпизод…

Я видел, как улыбка медленно сползала с лица моей бывшей жены, как выключается некий чудотворный свет, который еще совсем недавно горел в ее глазах.

— Вычеркнем? — медленно произнесла она, — эпизод? По-твоему, это ничто иное, как эпизод?

У меня не хватало духу посмотреть на нее, но, казалось, даже физически можно было ощутить, каким невероятным усилием воли она брала себя в руки. И ей это удалось, и голос, которым она заговорила со мной, был уже совсем иным.