Заговор букв

Впрочем, автор в начале главы уже произнес: «От бессонных ночей коричневая кожа скуластого его лица отливала синевою, из ввалившихся глазниц устало глядели черные сухие глаза». Это несколько реабилитирует Григория. Еще в большей степени реабилитирует его ремарка после фразы героя о том, что отец хочет его женить: «Григорий улыбается, хочет еще что-то сказать, но чувствует: рука Аксиньи под его головой как-то вдруг дрябло мякнет, вдавливается в подушку и, дрогнув, через секунду снова твердеет, принимает первоначальное положение». Что мог бы почувствовать грубый, равнодушный, да еще и засыпающий эгоист во время мгновенного жеста подруги? В течение секунды рука Аксиньи мякнет и снова напрягается. И то, что Григорий улавливает эту перемену, больше говорит о его любви к ней, чем любые, самые «галантерейные» признания.

Теперь об Аксинье. Только что она выражала свои чувства (любовь и страх, главным образом страх) откровенно. И вдруг, узнав о предстоящей женитьбе Григория на Наталье Коршуновой, выдает свою ревность не словами (они скорее деловые, лишенные эмоций), а секундным жестом, с которым быстро справляется. Слова героини сейчас не скажут нам о ее истинных чувствах ничего: получить о них представление мы можем только из ремарки. «Аксинья говорит быстро, но слова расползаются, не доходят до слуха неживые и бесцветные слова».

А вот ответ Григория:

«– Мне ее красоту за голенищу не класть. Я бы на тебе женился».

Вряд ли стоит ожидать от героя словесных изысков, он к ним не привык и едва ли имеет о них представление. Но такое признание дорогого стоит. И хотя в конце диалога Григорий откажется бежать с Аксиньей, в этой его фразе (так же, как и в начале главы во фразе повествователя: «Так необычайна и явна была сумасшедшая их связь…») уже содержится зерно бунта против всего уклада казачьей жизни. Казачий мир – это все, что знали Григорий и Аксинья, но это мир родового существования, мир не людей, а функций; а Григорий и Аксинья выламываются из этого мира, потому что они уже личности. И можно ли сказать, что за конечное разрушение этого мира (смотри финал романа) герои не несут ответственности, что нет за ними никакой роковой вины? Этим вопросом, к которому нас привело внимательное чтение эпизода и попытки понять и героев, и автора, можно закончить анализ первого из эпизодов.

II

Часть II, глава XVI. Штокман и мужики

Одним из самых спорных вопросов, возникающих при изучении «Тихого Дона», является вопрос о политических пристрастиях автора. С одной стороны, о чем тут спорить? Шолохов в мальчишеском возрасте служил в продотряде, все его высказывания политического характера, вплоть до обвинений в адрес Синявского и Даниэля, не оставляют нам шанса подозревать писателя в симпатии к «белым» – Михаил Александрович Шолохов, безусловно, «красный». Но автор художественного текста и автор пробольшевистской публицистики – это, если так можно сказать, два совсем разных персонажа. Вот один пример.

В наших руках – издание романа 1945 года. Роман еще совсем свежий, потому что закончен он был в 1940-м. Автор повествует, как несгибаемый большевик, опытный подпольщик (скольких таких героев, клонов Рахметова и Павла Власова, знает советская литература? Не сосчитаешь) Осип Давыдович Штокман исподволь занимается пропагандой, разъясняя люмпенам от казачества азы марксистского мировоззрения. Собственно, нас будет интересовать всего один абзац из диалога, причем этот абзац – фраза авторская: «Говорил он серьезно, как видно собираясь основательно растолковать. Валет удобнее подхватил сползавшие с верстака ноги, на лице Давыдки округлились губы, не прикрывая влажной кипени плотных зубов. Штокман с присущей ему яркостью, сжато, в твердых, словно заученных, фразах обрисовал борьбу капиталистических государств за рынки и колонии».

Бросается в глаза стилистическая разница между описанием Давыдки и пересказом речи Штокмана. Одно предложение – настоящее, шолоховское, другое точно взято напрокат из «Краткого курса истории ВКП(б)». О чем это говорит? О стилистическом конфликте Шолохова-художника и Шолохова-политика? Нет, этот абзац интересен даже не этим, об этом конфликте мы поговорим по поводу других эпизодов. Дело в том, что в более поздних изданиях отсутствуют два слова из последнего предложения. Эти два слова – «словно заученных». Шолохов (сам или с помощью бдительных редакторов) из казенной фразы о просветительской деятельности Штокмана убирает два слова, принадлежащие собственно ему, автору, содержащие авторское отношение к Штокману и авторскую оценку эпизода. Без этих слов мы видим автора-соцреалиста, создающего портрет героя по заданным официозом правилам. С этими словами мы видим автора-реалиста, иронизирующего над попугаем, напичканным большевистской пропагандой.

Это не единственный момент в книге, когда Шолохов-художник проговаривается так, как никогда бы не проговорился Шолохов-человек.

III

Часть IV, глава I. Диалог офицеров