Заговор букв

Пытаясь справиться с чувствами, Лопахин обращается к исторической рефлексии и разворачивает грандиозную концепцию («Я купил имение, где дед и отец были рабами, где их не пускали даже в кухню») восстановления социальной справедливости в мировом масштабе. Кажется, что благодаря этой концепции он должен обрести силу и уверенность в своей правоте. Но так может думать и говорить Лопахин-Штольц, а не Лопахин-Гамлет, который настолько в себе не уверен, что тут же начинает иронизировать: «Я сплю, это только мерещится мне, это только кажется… Это плод вашего воображения, покрытый мраком неизвестности…» Здесь есть как отсылка к «трагическому барокко» Кальдерона («Жизнь есть сон») со товарищи, так и пародия на него – и все это в нескольких словах по обе стороны многоточия.

Далее – как минимум трехслойное выяснение отношений с несостоявшейся любимой женщиной, зажатое между двумя ремарками: «(Поднимает ключи, ласково улыбаясь). Бросила ключи, хочет показать, что она уж не хозяйка здесь… (Звенит ключами.)» Лопахин снисходителен к побежденным, более того, любит их любовью сильнейшего, что следует из первой ремарки, иначе слово «ласково» там было бы невозможно (или это нежность к ключам?). С другой стороны, в самой реплике чувствуется не только любовь, но и полупрезрение, может быть, раздражение тем, что Варя так очевидно противопоставляет себя ему, смешанное с удовлетворением победителя, настоящего хозяина. Однако вторая ремарка продолжает тему неуверенности героя в происшедшем: Лопахину надо удостовериться, что ключи ему не привиделись, поэтому он производит с ними дополнительное физическое действие. Видимо, Лопахин не смог себя убедить, потому что ему понадобилось более сильное средство, а именно несколько предложений, выдержанных в по-настоящему хамском тоне: «Ну да все равно. Эй, музыканты, играйте, я желаю вас слушать! Приходите все смотреть, как Ермолай Лопахин хватит топором по вишневому саду, как упадут на землю деревья!» Вот это произнесено не Гамлетом, а русским купчиком, одуревшим от собственной мощи и не знающим удержу в желании утвердиться, а там хоть трава не расти. И тут же звучит следующее: «Настроим мы дач, и наши внуки и правнуки увидят тут новую жизнь… Музыка, играй!» Совсем другая интонация, и содержание совсем другое. Так думают и говорят прогрессивные и либеральные деятели (речь, разумеется, не о последних двух словах, связанных с предыдущим настроением Лопахина), а не нувориши. Зато нувориш в Лопахине заканчивает каждое предложение восклицательным знаком, а прогрессивный деятель – многоточием.

Но самая поразительная перемена происходит с героем после того, как Любовь Андреевна заплакала. Впрочем, если мы все время держим в уме концепцию Лопахина-Гамлета, то перемены этой должны уже ожидать: «(С укором.) Отчего же, отчего вы меня не послушали? Бедная моя, хорошая, не вернешь теперь. (Со слезами.) О, скорее бы все это прошло, скорее бы изменилась как-нибудь наша нескладная, несчастливая жизнь».

Это уже истерика лишнего человека. Здесь совсем нет сочувствия победителя к побежденному, потому что Лопахин себя от побежденных не отделяет, а оплакивает всех разом (жизнь-то «наша», то есть для всех «несчастливая»). И уже уводимый от плачущей Раневской Пищиком, Лопахин с натугой, заглушая горечь, возвращается к хамству: «Что ж такое? Музыка, играй отчетливо! Пускай все, как я желаю! (С иронией.) Идет новый помещик, владелец вишневого сада! (Толкнул нечаянно столик, едва не опрокинул канделябры.) За все могу заплатить!» Даже кажется, что чеховские ремарки отчасти противоречат друг другу: иронизируя над навязанной самому себе ролью хама и нувориша, по сути дела, играя в нувориша, Лопахин не «нечаянно» толкает столик, а демонстрирует свое право на грубость. Впрочем, возможно, он просто заигрывается, а его неловкость – следствие того, что его буквально шатает от внутреннего раскола.

В этом фантастическом по глубине и многозначности монологе происходит то, что зачастую случается в русской литературе. Чехов устами Лопахина задает вопрос, ответ на который лежит не в области литературы, а в области истории. Пройдет каких-нибудь полтора десятка лет, и «нескладная, несчастливая жизнь» чеховских героев должна будет кардинальным образом измениться. Едва ли наступит более складная и счастливая, но по крайней мере станет ясно, что Лопахин-Гамлет не зря был так неуверен в себе, а дачный расцвет вишневого сада придется отложить на исторически неопределенное время.

Ремарка как поэтический прием

1

Ремарки в «Вишневом саде»