Заговор букв

Если говорить о драме как о роде, то главной особенностью драматического рода является видимое отсутствие автора. Правда, у автора есть могучий агент влияния – ремарки, но в случае злоупотребления ими драма превращается в сценарий либо в такой специфический жанр, как режиссерские записи на полях пьесы. Конечно, драматургия ХХ века несколько изменила представление об авторских ремарках. Например, у Б. Шоу они превращены в почти самостоятельные вкрапления художественной прозы в драматический текст. А если мы посмотрим на первые страницы вампиловской «Утиной охоты», то с удивлением обнаружим, что текст ремарок по объему значительно превосходит текст собственно реплик. С обширной ремарки все и начинается.

Городская квартира в новом типовом доме. Входная дверь, дверь на кухню, дверь в другую комнату. Одно окно. Мебель обыкновенная. На подоконнике большой плюшевый кот с бантом на шее. Беспорядок.

На переднем плане тахта, на которой спит Зилов. У изголовья столик с телефоном.

В окно видны последний этаж и крыша типового дома, стоящего напротив.

Над крышей узкая полоска серого неба. День дождливый.

Раздается телефонный звонок. Зилов просыпается не сразу и не без труда.

Проснувшись, он пропускает два-три звонка, потом высвобождает руку из-под одеяла и нехотя берет трубку.

Конечно, это нельзя назвать художественной прозой. Но подвергнуть этот текст анализу как художественную прозу можно, потому что все в нем значимо. Задается место действия, интерьер, который по всем канонам должен характеризовать героя. Однако дом, в котором происходит действие, «типовой», мебель «обыкновенная», из окна видна крыша дома напротив – тоже «типового». Только две детали могут обозначить индивидуальность героя – «плюшевый кот с бантом» и «беспорядок». Впрочем, кот обозначает только то, что герой недавно справил новоселье, а в новую квартиру полагается для начала запустить кошку. И характерно в этом коте только то, что он не живой, а плюшевый. То есть герою остается только беспорядок. Беспорядок среди убогого советского стандарта рубежа 70-х годов – то, что характеризует Зилова? Пока мы можем это лишь предположить.

Узнаём мы и еще кое-что, например о погоде. День серый, дождливый. Что делать, такая жизнь – серая и типовая. И поэтому Зилов мечтает о празднике – утиной охоте. А в ожидании праздника вносит в этот серый неопрятный порядок свою долю беспорядка, правда, тоже серого и неопрятного. Зилов на тахте, с трудом освобождающий руку из-под одеяла, – да это помесь гончаровского Обломова (тот ведь тоже мечтал об ином порядке) и набоковского Ганина (а этот стремился к празднику от берлинских серых будней).

Зилов. Да?..

Пока эта содержательная реплика, в отличие от ремарок, ничего не в состоянии сказать нам о герое. Но и после нее именно из текста ремарок мы черпаем информацию о Зилове.

Маленькая пауза. На его лице появляется гримаса недоумения. Можно понять, что на том конце провода кто-то бросил трубку.

Странно… (Бросает трубку, поворачивается на другой бок, но тут же ложится на спину, а через мгновение сбрасывает с себя одеяло. С некоторым удивлением обнаруживает, что он спал в носках. Садится на постели, прикладывает ладонь ко лбу. Весьма бережно трогает свою челюсть. При этом болезненно морщится. Некоторое время сидит, глядя в одну точку, – вспоминает. Оборачивается, быстро идет к окну, открывает его. С досадой махнул рукой. Можно понять, что он чрезвычайно недоволен тем, что идет дождь.)

Зилову около тридцати лет, он довольно высок, крепкого сложения; в его походке, жестах, манере говорить много свободы, происходящей от уверенности в своей физической полноценности. В то же время и в походке, и в жестах, и в разговоре у него сквозят некие небрежность и скука, происхождение которых невозможно определить с первого взгляда. Идет на кухню, возвращается с бутылкой и стаканом. Стоя у окна, пьет пиво. С бутылкой в руках начинает физзарядку, делает несколько движений, но тут же прекращает это неподходящее его состоянию занятие. Звонит телефон. Он подходит к телефону, снимает трубку.