Заговор букв

В дверях появляется венок. Это большой, дешевый, с крупными бумажными цветами и длинной черной лентой сосновый венок. Вслед за ним появляется несущий его мальчик лет двенадцати. Он всерьез озабочен исполнением возложенной на него миссии.

Еще одна издевательская ремарка – вполне в духе шекспировской сцены с могильщиками. И именно она задает основной вопрос пьесы: жив ли Зилов? Да, все вокруг мертво, даже кот на подоконнике – и то неживой. Но есть ли шанс на воскресение у героя? А у остальных? И что будет с миром, центром которого становится заживо хоронимый Зилов?

Часть IV

Как бы послесловие к прозе [25]

Как бы проза. СПб., 1997.

«Как мне ни обидно, прозу я писать не умею».

«– Надоело, знаешь ли, рифмовать. Давай что-нибудь посолиднее закатим.

– Что?

– Что – понятно. Непонятно – про что».

«Автор не блещет оригинальностью…»

«Мне хочется рассказать, но я не знаю, как».

«Трудно говорить…»

Пятеро из шести авторов сборника – поэты, ярко выраженные лирики. Проза для них – внутренний эксперимент. Им все время хочется вернуться в привычный мир стихотворных соответствий, извиниться за собственную неловкость. Отсюда – эти смущенные заявления, приведенные в начале. Они встречаются у всех, кроме единственного природного прозаика – Р. Кожуха[26]. Поэты понимают, что эмоция – недостаточный повод для прозы, но творчество выплескивается из граненой стихотворной формы. Выходят рассказы не рассказы, эссе не эссе, выходит именно «как бы проза».

Талантливейший, но, к несчастью, покойный Алексей Ильичев оставил несколько прозаических текстов. Трудно говорить (цитирую Т. Животовского), стал ли бы он прозаиком такой силы, каким был поэтом, но количество находок, мест, останавливающих внимание, у Ильичева велико: едва не каждая фраза чем-нибудь нас одаряет. Безыскусная, казалось бы, зарисовка – «Бесконечные тупики»[27] – не лишена и ненапряженного психологизма: «Водка была сильна исподволь, по-женски, поддаваясь слабости, втягивая в себя силу, будоража и утомляя одновременно». Грубая, примитивная жизнь вызывает у Ильичева нарочито изысканные культурные ассоциации. Сырое недостроенное здание напоминает о фильмах Тарковского, внешность прохожего дачника – о Пастернаке, а рефлексия героя по серьезному поводу (не сходить ли за бутылкой?) выливается в многозначительную фразу: «Что я – какой-нибудь Альфред де Мюссе, что ли?» Но это самый поверхностный слой аллюзий, подсказанный автором. Есть аллюзии и на уровне стиля. Прочтите вот это: «Приятно утром опомниться после пьянки в своей постели, попытаться вспомнить – и не суметь, и замереть с закрытыми глазами в предвкушении какого-то небывалого, вечного позора. Что стоят в сравнении с этим пошлые похмельные недомогания?» – и вспомните Венедикта Ерофеева. Обратите внимание на то, как герой проводит «рукой по близкому воздуху, словно проверяя, здесь ли он еще», – и вспомните Андрея Платонова. Все это образцы, следование которым могло бы (теперь это сослагательное наклонение) приблизить Ильичева от «как бы прозы» к прозе настоящей.

Проза для Вячеслава Хованова – новая игрушка. Ему хочется посмотреть, что там внутри, и он приглашает зрителей. Отсюда – полудраматургическое решение при отсутствии явного действия, кроме манипуляции автора с персонажами, Музой (как персонажем), словом и т. д. Прием каламбурно-ассоциативной связи, заимствованный из поэтического арсенала, помогает автору так же, как верчение тросточкой – фокуснику. «Автор берет перо… Стило… Ручку… Авторучку… Автор берет авторучку и пишет автобиографию. Разносит Био по Графам. Графы манят его Био. Гомо Сапиенс это есть Био плюс Логос всей страны…» Исполнив этот затейливый пируэт, Хованов вдруг осекает себя сам: «Стоп!.. Действия нет!» Многочисленные варианты литературного бытия конструируемых на глазах («берешь объект, приделываешь ему руки-ноги, глазки просверливаешь и т. д.») героев так и остаются черновыми, так как речь идет в сущности не о них, а о методике перехода от лирики к прозе (что не мешает наполнять текст массой живых, чисто прозаических деталей). «Матрешку перед зеркалом» автор, кстати, заканчивает стихами и, кажется, с облегчением.