Заговор букв

И все это не считая парада названных во всего лишь одностраничном рассказе Еврипида, Аристофана, Мейерхольда, Мандельштама и Лозинского (пока не говорю о Пушкине, потому что о нем – отдельно). Это второй способ цитирования, когда читателя отсылают не к конкретной фразе, а к эстетике какого-то автора или эпохи в целом. И на этом уровне автор использует тот же прием наложения цитат, когда еврипидовские герои начинают выдавать тексты, напоминающие о Маяковском и дадаистах. И так как есть подозрение, что «бородатый режиссер» должен быть примерно ровесником Матиевского (благо, и тот был бородат), это может навести нас на одну из потенциальных интерпретаций рассказа как взгляд на культуру через призму поколения семидесятников – людей, попавших в своего рода культурную лакуну, когда можно было только воспринимать, но любое публичное высказывание было исключено. Текст культуры, попадая в прозу Клубкова, оказывается настолько спрессован, что по ней, будь она (проза, а не культура) ископаемое, можно было бы восстанавливать геном культуры, может быть, даже клонировать ее.

Теперь о Пушкине. Он появляется в рассказе в двух видах – и скрытым в цитате («…когда народы, распри позабыв, в единую семью соединятся»), и явно – в качестве себя, проезжающего в санях на последнюю дуэль; он присутствует в скрыто комическом (народы-то распри забывают, а «противовоздушные» башенки на всякий случай строят) и в явно трагическом (дуэль, смерть) планах. И не он ли научил русскую культуру, цитируя, не подражать, а извлекать из цитаты новые смыслы?

Впрочем, все это – о писательской технологии, все это – как. А для чего рассказ написан? Тогда возвращаемся к эпиграфу. Потому что влюбленный молчит. Но он хочет сказать фразу, и фраза эта уже однажды сказана Пьером. Тогда влюбленный говорит: «Привет» – для того чтобы его не узнали, для того чтобы можно было пережить разом, на одной странице всю эту муку и музыку (вполне по-анненски) своей любви и чужих слов, всю эту трагическую клоунаду жизни – смерти – литературы.

Презентация в пяти тостах [29]

У поэтов есть такой обычай –

В круг сойдясь, оплевывать друг друга.

Д. Кедрин

Никогда у поэтов лейкинской школы этого обычая не было, а был другой: радоваться всякой удаче со-перника (то есть собрата по перу), хмелеть от чужой строки не меньше, чем от своей. И хотя по прочтении книги Всеволода Зельченко «Войско» я и так не трезв[30], считаю уместным перевести это интимное ощущение в публичный план, произнеся несколько тостов «…в честь его», – в честь поэта, разумеется, а не ощущения либо плана.

Тост 1

Вс. Зельченко родился вовремя, что можно сказать не о каждом. Режим не успел ни отравить, ни засушить его дар. Нежная молодость поэта пришлась на эпоху гласности, и жирная стрелка желания публиковать свои стихи совпала с худощавой стрелкой возможности.

Мы прожили зиму внутри зерна,
Но теперь другое: часы пошли…

Талант и ранний профессионализм избавили Зельченко от унизительной для автора необходимости оплачивать издания своих книг, из которых «Войско» – третья и лучшая[31], хотя и две первые («Коллаж», «Из Африки») очень хороши. Залог ровного и мощного роста молодого поэта – нормально равномерная публикация его стихов. Поэтому я пью – за своевременность.

Тост 2

Поэзия Зельченко – это поэзия точного попадания. И не только потому, что

…Муму из воды – только брызги столбом! – вылетает
Прямо в руки плечистому дворнику.

Здесь все выглядит выверенным, здесь нет случайных сравнений, пустых метафор, фальшивых интонаций.

Слепой объясняет на пальцах
Дорогу в кафе у моста.
На плечи слепому, как панцирь,
Надета его слепота.
И, чуя финальную сцену,
Испуганно воет зверье
В парадных, когда он сквозь стену
Проходит, не видя ее.

Это стихотворение многое объясняет в природе зельченковского дарования: его точность не от частого употребления линейки и циркуля. Он достигает цели вслепую, кратчайшим путем, его ориентиры – абсолютный слух и безошибочный вкус. Предлагаю выпить – за точность.

Тост 3