Заговор букв

сочинены в таком возрасте, когда девушки еще выслушивают снисходительные советы мэтров «не писать, если можешь». Не встретив сочувствия со стороны советской тогда еще печати, Савушкина, как оказалось, смогла не писать – и лет на десять выпала из литературной среды (в данном случае речь идет о четверге, потому что именно по четвергам собиралось литобъединение В. А. Лейкина – единственная компания, относившаяся к творчеству Савушкиной если не с пиететом, то хотя бы адекватно). Возвращение Савушкиной к стихам кроме ее ближайших знакомых праздновали (и до сих пор празднуют без передышки), наверно, только музы. Живо представляю, как они радуются неожиданным сравнениям и метафорам, на которые Савушкина большой мастер. Чтобы не выписывать их десятками, ограничусь двумя-тремя примерами:

– Весь парк с высоты, как прозрачный пакет,
Упругой налит пустотой…
– Мы шли, ища скамью –
Она к холму, как марка,
Крепилась на клею…
– Губы мои холодны, как жестянка пива –
Не отличишь, когда поднесешь ко рту.

Сравнения Савушкиной почти всегда разворачиваются в целые картины, на гомеровский манер, но с одним неизменным отличием: тот предмет, с которым сравнивают, мельче, незначительней, бездушней того, который служит отправной точкой для сравнения. Это следствие брезгливо-остраненного взгляда на мир и какой-то сверхчеловеческой зоркости. Примерно так же, «на понижение», работают и метафоры («эркера стакан граненый», «глаза», которые «вспухают мокрой гречей сквозь розоватый пар волос» и т. д.). В последнем случае мы имеем дело с очень редким приемом – двойной метафорой, когда за «мокрой гречей глаз» просматривается реализуемый в стихотворении фразеологизм «каша в голове».

Я бы не сказал, что поэзия Савушкиной негативна. В ней все время мелькают осколки образов утраченного рая, точнее – утраченной целостности. Поэт то и дело фиксирует стадии распада этой целостности. Это чувствуется и в раннем «Отражении», и в «поздней» «Открытке школьной подруге».

Распад прекрасного мира первоначальной дружбы и гармонии запечатлен в пространной галерее портретов и пейзажей. И те и другие отличаются предельной психологической и живописной точностью и злым остроумием. Поэт зачастую доводит рисунок до степени карикатурности, но эти карикатуры не столько смешат, сколько ужасают. В стихотворениях по преимуществу иронических (в книге «Прощание с февралем» они вошли в разделы «Дивертисмент I» и «Дивертисмент II») трагедийность доводится до абсурда и перестает быть страшной, но в таких, как «Пансионат», «Осетр», «Молитва» и многих других, острая ирония трагедии не заслоняет.

Особая тема – савушкинские рифмы. Здесь в ее арсенале все лучшее, что наработала русская поэзия за последний век, но выделить надо «фирменную» рифму с переносом. Можно вывести следующее правило: если вы видите у Савушкиной неточную рифму (например, «прижав – витража»), посмотрите на следующую строку и убедитесь, что рифма точна. Первые опыты в этом роде в русской поэзии предприняты, кажется, И. Анненским и Ф. Сологубом. Савушкина доводит этот прием до предельного совершенства, делая его неотъемлемым элементом структуры стиха. Она вообще любит переносы, но использует их не по-цветаевски, когда «страсть рвется в клочья» вместе со строкой, и не по-бродски, когда перенос служит знаком неожиданного поворота мысли. Здесь все иначе: Савушкина просто говорит не торопясь. Перенос, кажется, возникает там, где поэт прерывается, чтобы отхлебнуть из рюмки или затянуться сигаретой. Скажем, перенос в строке

…И вот стою тут
В плюшевом коридоре – одна, ничья, –

вызван к жизни только тем, что героиня и вправду остановилась в коридоре, и эта остановка отразилась в стихе.

Частый аргумент против Савушкиной – это то, что она следует в фарватере Бродского. Рискну утверждать, что нет более равнодушного к его творчеству русского поэта, чем Нина Савушкина. Даже в самых ее, казалось бы, «бродских» по ритмике стихах мы наталкиваемся на невозможные у поэта-лауреата, чисто савушкинские ходы («Будь неладна любовь – она пожирает детство» или «Разъяснит природа тебе любезно, что горизонтальной бывает бездна»).