Заговор букв

Думается, Дмитрий Коломенский сам это прекрасно понимает, во всяком случае, вот как выглядит его поэтическая рефлексия:

Просыпайся! Ни дел, ни работы,
Ни великой судьбы – ничего.
Слушай: голос дрожит отчего-то.
Постарайся услышать его.
Постарайся – и, может, за это
Ангел с губ твоих снимет печать,
Когда будешь, дождавшись ответа,
В поднебесную трубку кричать.

Конечно, есть множество оснований не заметить, что в русской поэзии появилось новое серьезное имя (например, неточности разного рода, кое-где явно подражательная интонация и т. д.), но что делать? Пока один ангел снимает печать с губ поэта, другой (ангел?) ставит печати на уши не желающих слышать.

О лучшем и главном

Литературная жизнь (как, впрочем, и всякая другая) суетна, и у меня нет ни возможности, ни желания уследить за движением поэтического рейтинга. Вчера, например, кого-то объявили лучшим, талантливейшим поэтом нашей эпохи, но к вечеру передумали и назвали главным поэтом современности другого. Читаю обоих – и убеждаюсь, что они даже не профессионалы: всё в их стихах случайно, кое-как (фамилий не называю, потому что об этом даже спорить неинтересно). В спорте говорят: игра забудется, результат остается. В искусстве не так: игра и есть результат. Причем категорически неважно, сколько было зрителей и за кого они болели. Голосованием вопросы искусства не решаются. Есть вещи поважнее демократии.

Я еще ни разу не слышал, чтобы петербургского поэта Дмитрия Коломенского когда-нибудь называли лучшим или главным. Да это и ни к чему. Пора прекращать мыслить в категориях чемпионата России по литературе. Коломенский, кстати, автор двух или трех десятков превосходных стихотворений, а это много; зачастую, чтобы результативно «остаться», достаточно и нескольких строчек. И очень хочется написать об одном стихотворении, вызвавшем между делом целую бурю возмущения в интернет-стакане. Внешне оно действительно выглядит резковато. Привожу его полностью.

Одна еврейка, нагуляв живот
От Бога ли, что на небе живет,
От ангела иль все-таки от мужа,
Рожала волей случая в хлеву.
Был дождь. И рядом вол жевал траву.
И спал осел, и всхрапывал к тому же.

Щекой прижавшись к сизой полутьме,

Иегович? Иосифович? – мне
Плевать – сопел в две дырочки на сене.
Иосиф шевелил огонь в золе,
Пока текло, текло по всей земле
И выло в вышине над ними всеми.

И, мальчику тому не брат, не сват,

Я признаю, что этот вечер свят,
Что благодать на нем и все такое,
Поскольку спал младенец, и над ним
Лицо Марии было, словно нимб,
Исполненное света и покоя.

Поскольку средь ненастья и ветров

Горел костер, теплом клубился кров,
В дыму сушилась влажная рубаха,
Ребенок был, и были мать с отцом,
И вол был с человеческим лицом,
И в темноте наигрывали Баха.

Огонь поблек. В углах сгустилась мгла.

Младенец спал, и мать его спала.
Вверху, над пасмурною пеленою,
Плыла предутренняя синева.
Но тут в дверях возникли три волхва –
И рай пропал, и началось иное.