Заговор букв

В пятой – шестой строках к анафоре добавляются переносы (так называемые анжамбеманы), которые не столько «рвут» стихотворение (чего, например, добивается обычно Цветаева), сколько крепче связывают его. Слово «близоруко» рождает разные ассоциации, но скорее всего несет метафорическое значение («глупо», «неправильно»), хотя и буквальное (нельзя писать портрет, если не видишь лица) не упускается. Ну и конечно, в движении предложения учтено движение времени: вслед за зимой и весной логично следует лето, хотя действует здесь не логика природы, а логика любви, потому что лето не мыслится без появления женщины – героини стихотворения. При этом поэт ни на секунду не выпускает из внимания то, что он создает произведение искусства, отсюда – «портрет», «пейзаж», «холст», отсюда – в лучшем смысле слова картинность, о которой я уже говорил по поводу сравнения во второй строке.

Второе предложение лишено того напора, который организует первое. Оно построено совершенно иначе: А. Гуревич как бы нащупывает нужную ему метафору, превращая стихотворение в целом не в высказывание, а в обещание высказывания (примерно на том же эффекте построена мандельштамовская «Ласточка», в которой автор, создавая гениальное стихотворение, пишет о том, как не может подобрать слова), в то время как сказано уже очень много и весомо. Поэт предлагает нам две метафоры, правда, сложность их такова, что лучше их назвать метафорическими комплексами.

Не скажу, пожалуй, его и ныне:
просто буду слышать, как каждый шаг
отдается говором рощ в пустыне
пробужденной лестницы… – нет, не так:
обнажу вишневую мякоть – чтобы,
раскусив, как кость в глубине тверда,
окружить идею любви до гроба,
о которой с детства просил всегда,
плотью дней, то сладких, то вязко кислых,
и привычкой быть у тебя в долгу –
может быть, неоплатном во многих смыслах,
но который лишь я оплатить могу.

Первая картинка – женщина, к шагам которой прислушивается герой. Пожалуй, степень метафоризации текста тут чрезмерна. В какой-то момент читательское восприятие, утомленное представлениями о «говоре рощ», «пустыне лестницы», «пробужденной лестнице» (три метафоры плюс метафорический эпитет на три строки), не поспевает за автором. Понимая это, Гуревич ищет иную, более ясную и цельную метафору любви, но я бы не отнес эти строки к неудачам стихотворения, напротив: читатель наблюдает самое таинство работы поэта, это своего рода «прямое включение» в творческое действо, когда на наших глазах идут поиски определения любви и отбрасываются черновые варианты. С другой стороны, ясность и цельность образа надкушенной вишенки не исключает его сложности. Сочетание слов «обнажу вишневую мякоть» так или иначе влечет эротические ассоциации, а твердость идеи «любви до гроба» противопоставлена «плоти дней», которой она (идея) окружена. Противопоставлена – и объединена. Это бездонно-диалектическое понимание жизни сформулировано и в последних строках, уже лишенных тропов, но имеющих иную ценность: мы слышим здесь предельно убедительную интонацию не только нежного и любящего, но мужественно констатирующего жестокие парадоксы жизни человека.

Рискну утверждать, что столько поэтических достоинств, глубины мысли и чувства можно встретить лишь в стихах выдающихся поэтов. В итоговой книге А. Гуревича большинство его стихов – как раз такого уровня. Вывод, кажется, напрашивается.

Вместо предисловия [33]

Коломенский Д. День города. СПб., 2003

Есть поэты, слывущие гениальными с отрочества. В большинстве случаев такая гениальность не переживает юности и поэт либо перестает писать, либо теряет ореол исключительности, становится в ряд средних литераторов и пропадает в этом ряду.

Как-то больше доверия вызывает тот, кто крепчает постепенно, чей талант усиливается параллельно с приобретаемым мастерством, чья зрелость несет не разочарование, а надежду.

Про Дмитрия Коломенского можно сказать, что он начинает оправдывать те надежды, которых не подавал.

Еще несколько лет назад его симпатичные, в сущности, стихи жестоко критиковались (и по делу) на разборах в литературном объединении Нонны Слепаковой. Их можно найти в этой книге. За эти годы старые стихи не стали ни лучше, ни хуже, но теперь это стихи автора, написавшего «Сквер слепяще-зеленый…», «Попытку мемуаров», «Боже, помилуй Макса Жакоба…», что заставляет взглянуть на них иначе – не как на неплохие стихи среднего поэта, а как на мелкую побежку крупного зверя, готовящегося к прыжку. И с этой точки зрения раздел «Я оглянулся» не кажется лишним в книге, потому что сравнение рождает перспективу, и эта перспектива такова, что иногда захватывает дух.