Заговор букв

Впрочем, Ходасевич, умудренный уже опытом Блока, чем больше следует Некрасову, тем разительнее от него отличается. Невозможно не заметить, что, во-первых, действие происходит в Берлине, а не в России, во-вторых, вместо слова «дорога» мы видим другое – «стойка». Важнейший у Некрасова и Блока мотив дороги отсутствует, а когда появляется, то в совершенно другом ракурсе. Что же до темы России, изящно замененной темой Европы, то об этом еще предстоит говорить.

Портрет немецкой «Машеньки» тоже противопоставлен портрету русской крестьянки:

Здесь нужно быть девицей бойкой, –
Ты нездорова и бледна.

Некрасов расписывает свою красавицу две с половиной строфы; Ходасевичу достаточно одной строчки, но достаточно потому, что тексты Некрасова и Блока уже существуют. Думается, не случайно то, что стихотворение Блока короче некрасовского, а стихотворение Ходасевича еще короче: каждый из них стоит на плечах предшественника. Активность некрасовской крестьянки, решительность блоковской девушки-самоубийцы заменены пассивностью и анемичностью молодой немки. И если в волосах крестьянки, «черных как ночь», «вьется алая лента игриво», а блоковская героиня кокетливо набрасывала на косы цветной платок, то Марихен лишена не только красоты, но и вкуса и дара украшать себя:

С какой-то розою огромной
У нецелованных грудей…

Любопытно, что, несмотря на столь явное указание на целомудрие Марихен, некоторые читатели принимают ее за проститутку, не учитывая почему-то, что за стойкой можно торговать не только собой, но и, например, пивом.

Марихен не просто нелепа, не просто некрасива – ей жизнь не к лицу:

А смертный венчик, самый скромный,
Украсил бы тебя милей.

Ходасевич здесь идет путем Блока: показывая нелепую, отвратительную жизнь, он за ее счет эстетизирует смерть, то есть пытается представить ее эстетически более ценной, чем жизнь. В жизни русских героинь Некрасова и Блока была, по крайней мере, мечта; у анемичной немки мечты нет, во всяком случае, мы ничего о ней не знаем. Тот же жизненный путь, который для нее возможен (и опять-таки нигде не сказано, что этот путь она отвергает или хочет чего-то другого), издевательски напоминает второй некрасовский сценарий с выходом замуж за «неряху мужика» (см. 3-ю и 4-ю строфы). Граница между двумя вариантами судьбы тоже, как и у Некрасова, проходит посередине строфы. Но, во-первых, вместо «праздничного» варианта девушке делают предложение «нетленно скончаться», что нуждается в объяснении. Тлен – это разложение, смерть. В понимании Ходасевича растлевает как раз обыденность, пошлость, рутина, то есть то, чего хотела избежать блоковская героиня. Жизнь, которая неминуемо рутинна, растлит непременно; в смерти можно сохранить нетленной хотя бы душу.

Во-вторых, напрашивающееся сравнение гипотетического «жениха» с «неряхой мужиком» дает любопытные результаты. Ходасевич несколько иронически относится к тому, что «жених» – «хороший человек» («так называемый», то есть по мнению обывателей, а не поэта). Но это поэт, а не обыватели, добавляет, что он «и вправду честный». Честность, конечно, еще не средство от пошлости. Русскому читателю, у которого на памяти рассказы Чехова (например, вспомним мужей из рассказов «О любви», «Дама с собачкой»), это хорошо известно. Но, во всяком случае, мы можем быть уверены, что он не будет бить ее, как «муж-привередник» из «Тройки», и вообще доля жены немецкого бюргера не в пример легче доли жены русского крепостного. Но и эта «легкая» ноша оказывается слишком тяжелой для Марихен. Ходасевич опять двумя строками (а не четырьмя строфами, как Некрасов) ограничивает описание перспектив замужества героини. Зато три строфы тратится на третий путь, не предусмотренный ни Некрасовым, ни Блоком, и в этом третьем пути как раз и заключается небывалое новаторство любителя классики Ходасевича:

Уж лучше бы – я еле смею
Подумать про себя о том –
Попасться бы тебе злодею
В пустынной роще, вечерком.

Конечно, Ходасевич не Тиняков (был такой поэт-циник) и поэтому «еле смеет подумать» об этом третьем варианте, но все же смеет. С другой стороны, самым «чувствительным» из трех поэтов кажется Блок, явно сострадающий героине. Некрасовский совет смириться и заглушить «тоскливую в сердце тревогу» тоже весьма рискован с точки зрения морали: а ну как поэт глумится над беззащитной девушкой? Впрочем, Блок тоже не оставляет героине ни единого шанса на счастливую развязку. Но вернемся к Ходасевичу, по мнению которого смерть от «злодея» лучше, чем жизнь с «честным человеком».