Заговор букв

Четыре глагола и причастие (на следующие 12 строк мы получим еще 10 слов с грамматическим значением времени) как будто не свидетельствуют о том, что в стихотворении ничего не происходит и все застыло, как на фотоснимке. Правда, из первой строфы не следует и то, что что-то происходит: глагол «жду» говорит о том, что герой не находится в действии (для сравнения: в стихотворении «Шепот, робкое дыханье…» большинство существительных обозначали как раз действие, а не предмет – в том числе оба из первой строки), а действие героини («обещалась»), во-первых, относится к прошедшему времени, а во-вторых, тоже не очень-то действие (ведь не пришла же пока!). То есть мы наблюдаем героя в саду в тот момент, когда время как бы застыло. Ведь для влюбленного настоящим временем становится только то, которое отдано любви, остальное же – ожидание, своего рода «минус-время». Зато в отсутствие возлюбленной картина окружающего наполняется до предельной полноты теми самыми моментальными впечатлениями, которые и делают эту лирику импрессионистической:

Плачась, комар пропоет,
Свалится плавно листок…
Слух, раскрываясь, растет,
Как полуночный цветок.

Восприятие героя обостряется; малейшие, ничего не значащие события (плач комара, планирование листка) наполняются особым смыслом. Все превращается в ожидание, напряжение которого от строфы к строфе ощутимо нарастает. Для того чтобы передать эти новые возможности восприятия, Фет прибегает к необычному приему: создает зрительный образ слуха. Синтез слуха и зрения, наглядным образом которого служит раскрывающийся (все в динамике!) ночной цветок, дает герою и читателю новые возможности стереозрения и стереослуха – разумеется, в пределах текста.

Словно струну оборвал
Жук, налетевши на ель;
Хрипло подругу позвал
Тут же у ног коростель.

Отметим еще два тонких приема, усиливающих впечатление предельной полноты мига (кстати, неизвестно, сколько длящегося) ожидания. Перенос подлежащего (анжамбеман) из первой строки во вторую обеспечивает паузу после слова «жук», и эта пауза имитирует момент столкновения насекомого с елью. Собственно, подтверждение синтаксическими средствами буквального содержания и обеспечивает стереоэффект текста.

Кроме того, восприятие героя совершенно лишено всяких условностей. Мы не видим вместе с ним ни соловьев, изнывающих над розами, ни прочих роскошных цветов поэтической фантазии. Комар и жук в представлениях XIX века – не самые поэтические животные; сочетания «свалится плавно» (почти оксюморон) и «хрипло… позвал» – тоже не из арсенала «чистой» поэзии. Все вокруг героя происходит нелепо, торопливо и необыкновенно страстно, а это признаки настоящей низовой жизни природы. И этой жизни Фет тоже находит адекватное речевое соответствие, прибегая к почти просторечным, ничуть не изящным формам слов: «обещалась» вместо «обещала», «плачась» вместо «плача», «налетевши» вместо «налетев». Легко убедиться, что делается это сознательно, потому что в первых двух случаях возвратный суффикс без труда опускается, а просторечное деепричастие «налетевши» можно без ущерба для смысла превратить в причастие; но Фет выбирает просторечные варианты, приближая, насколько это возможно, лексику тончайших стихов о любви к духу природной страсти коростеля.

Тихо под сенью лесной
Спят молодые кусты…
Ах, как пахнуло весной!..
Это наверное ты!

Вот и кульминация. Природа и любовь сливаются в одно ощущение, в котором к слуху и зрению добавляется обоняние и еще какое-то неопознанное чувство, потому что значение безличного глагола «пахнуло» обонянием не ограничивается. Долго ли ждет возлюбленную герой? Ответить на этот вопрос невозможно, потому что пространство текста обессмысливает понятие времени, несмотря на обилие глаголов. Но вопрос об ожидании приобретает и другой, биографический смысл. Едва ли можно сомневаться, что стихотворение посвящено Марии Лазич, от гибели которой Фета отделяют почти три десятилетия. Но по последним строкам никак нельзя сказать, что это переживает почтенный старец. Остается предположить, что мы видим описание момента тридцатилетней давности; но это и есть один из возможных ответов на вопрос, сколько ждет герой. Нисколько (время просто неважно, потому что оно спрессовано) – и тридцать лет. Импрессионистический текст сохранил для нас этот сгусток впечатления.

Качели как символ в лирике Ф. Сологуба

Одной из характерных черт творчества Ф. Сологуба является повторяемость образов, декларируемое пристрастие к одним и тем же мотивам. В частности, образ качелей возникает у Сологуба не однажды. Проследим это на примере трех стихотворений разных лет («Качели» 1894 года, «Помнишь, мы с тобою сели…» 1901 года и «Чертовы качели» 1907 года).

1