Заговор букв

Стихотворение «Качели» построено весьма рационально, на что символисты, молившиеся всему иррациональному, были большие мастера. Оно состоит из двух восьмистрочных строф (так любил строить стихи Тютчев), пробел между которыми означает, что тема первой строфы получает принципиально иное решение во второй. И действительно, бросается в глаза, что в первой строфе ключевое слово «качели» использовано в прямом значении, а во второй – в символическом. Соответственно выбираются и языковые средства.

В истоме тихого заката
Грустило жаркое светило.
Под кровлей ветхой гнулась хата
И тенью сад приосенила.
Березы в нем угомонились
И неподвижно пламенели.
То в тень, то в свет переносились
Со скрипом зыбкие качели.

Печали ветхой злою тенью

Моя душа полуодета,
И то стремится жадно к тленью,
То ищет радостей и света.
И покоряясь вдохновенно
Моей судьбы предначертаньям,
Переношусь попеременно
От безнадежности к желаньям.

Первая строфа вполне предметна. Перед нами картина деревенского летнего вечера. Солнце, хата, березы и качели здесь еще не символы. Правда, в метафорике Сологуб себя не стесняет, так как все олицетворено: закат находится в истоме, светило грустит, хата гнется под тяжестью ветхой кровли, березы угомоняются, а качели переносятся из света в тень. Но все-таки качели, как и все остальное, не бесплотны. Сологуб заставляет работать на этот образ и ритмику: все строки имеют женские окончания, что при перекрестной рифмовке дает ощущение равномерного «качания» из одной звуковой стороны в другую. Достаточно самого поверхностного знакомства с символистской поэзией, чтобы заметить, что все существительные в строфе, кроме южнорусского слова «хата», легко могут преобразоваться в символы. А использование слов «закат», «светило», «тень», «свет» в предметном значении у символистов вообще едва ли возможно.

И действительно, во второй строфе обнаруживается истинное, символистское толкование этих слов. Развоплощаются даже прилагательные. В первой строфе их было четыре, и все они имели значение, близкое к прямому («тихий закат», «жаркое светило», «ветхая кровля», «зыбкие качели»). Во второй их всего два («ветхая печаль», «злая тень»), и оба – метафорические. Механизм метафоризации особенно хорошо виден на примере повторяющегося эпитета «ветхая». Становятся символами свет и тень, от качающегося на качелях лирического героя, который в первой строфе не назван, но подразумевается, осталась «душа». Впрочем, если следовать логике образов, то душа скорее соответствует саду (она «полуодета» «печали ветхой злою тенью», а сад «приосенен» тенью от хаты), хотя, к счастью, строгую логику Сологуб все же не выдерживает, иначе стихотворение напоминало бы алгебраическое уравнение. Существительные второй строфы вообще по большей части не обозначают предметов. Речь идет то о состояниях (печаль, радости, безнадежность, желанья), то о процессах (тленье), то о таких трудно представимых вещах, как душа или предначертанья судьбы. Тень и свет на этом фоне кажутся слабым намеком на мир непотусторонний.

Романтическое (символистское) двоемирие – своего рода «диалектика души» по Сологубу. Все это еще очень просто, и едва ли можно говорить об этом тексте как о своего рода поэтическом открытии. В стихотворении, написанном через несколько лет, отчетливо прослеженного параллелизма нет, и поэтому оно кажется тоньше.

2

Помнишь, мы с тобою сели
На шатучие качели,
И скрипучая доска
Покачнулася слегка.

За холмами две свирели

Про любовь нам сладко пели,
И по воле ветерка
Два мелькали мотылька.

Словно в детской колыбели

Мы качалися и пели,
И была твоя рука
На губах моих сладка.

Тучки на небе горели,

Мы купаться захотели,
От качелей так близка,
Заманила нас река.