Заговор букв

Мармеладов для Достоевского – герой знаковый. Это герой падший и опустившийся, но еще помнящий о том, что был человеком, имеющий представление о том, каким должен быть человек, герой страдающий и обвиняющий себя. И читатель может осудить его и отвернуться (и окажется в одной компании с хозяином распивочной) или пожалеть и снизойти (и тогда он примкнет к Раскольникову и автору). Именно потому, что Мармеладов гадок, он становится мерой гуманизма Раскольникова и мерой нашего гуманизма. И тогда, говоря словами автора романа, мы можем предпочесть остаться не с истиной, а с Христом, призывающим к себе «пьяненьких» и «соромненьких», или присоединиться к императиву Ницше: «Падающего подтолкни».

В заключение разговора о портретах у Достоевского надо сказать следующее. При будто бы торопливом и небрежном стиле писателя (Достоевского даже вообще обвиняли в отсутствии стиля) мы не только не находим у него каких-нибудь случайных, лишних деталей в описании героев (впрочем, и в диалогах, и в речевых характеристиках, и в поворотах сюжета и т. д.), но убеждаемся еще и в глубокой продуманности и полифункциональности почти каждой детали. Довершает же дело гениальная интуиция, которая приходит автору на помощь тогда, когда точный расчет оказывается по какой-нибудь причине невозможен.

Последний путь Свидригайлова

Рассуждения о роли образа Петербурга в романе «Преступление и наказание» давным-давно стали общим местом, поэтому пропускаем все возможные предисловия и займемся частным вопросом: почему Свидригайлов застрелился именно там, где он застрелился? На наш взгляд, от ответа на этот вопрос зависит понимание всего романа, в особенности – эпилога, по отношению к которому жизнь и смерть Свидригайлова кажутся далеким прошлым.

Сейчас нас не будут интересовать все его метания по городу в последний день жизни, хотя в них было много важных эпизодов; мы начнем следить за героем в тот момент, когда он, отдав оставшиеся деньги, поздно вечером покидает квартиру своей невесты на углу Малого проспекта Васильевского острова и 3-й линии. К полуночи он оказывается на Тучковом мосту, где, судя по всему, раздумывает, не утопиться ли: «Он начинал дрожать и одну минуту с каким-то особенным любопытством и даже с вопросом посмотрел на черную воду Малой Невы. Но скоро ему показалось очень холодно стоять над водой…» – то есть по соображениям кинестетического характера или каким-то другим такой вариант отъезда в «Америку» он отверг. Затем в течение получаса он идет по Большому проспекту, то есть проходит его весь, разыскивая примеченную ранее гостиницу.

Где именно должна была находиться эта гостиница, сейчас сказать трудно, по описанию это то ли квартал перед Каменноостровским проспектом, то ли после него, с правой, по ходу Свидригайлова, стороны. Если герой окончательно решил покончить самоубийством, то смысл поисков гостиницы и пребывания в ней может быть только один: это какой-то мистический пропускной пункт, где мир здешний граничит с миром потусторонним, так что миновать его на пути на тот свет нет никакой возможности. И действительно, хотя Свидригайлов почему-то знает очень хорошо, где он должен умереть («поворотить бы давеча на Петровский!»), но у него, вероятно, возникает потребность в предварительном контакте с миром теней. Вспомним его фразу, сказанную когда-то Раскольникову, что привидения являются только людям больным, тем, кто ближе к смерти. Сейчас ему хочется быть здоровым, чтобы искомый контакт произошел при полном здравии и рассудка, и тела («все бы лучше на этот раз быть здоровым»); кажется, он ждет явления Марфы Петровны («ведь вот, Марфа Петровна, вот бы теперь вам и пожаловать…»), но если не привидения, то видения являются откуда не ждали. Таких видений Свидригайлов переживает три, одно за другим, точнее, он погружается из одного сна в другой.